Суси-нуар. Занимательное муракамиедение
Шрифт:
Утро 5-го дня
Корсаков – Вакканай (4 июля)
Раннее утро, Корсаков, очередь на паром. Следом за нами – странного вида японское существо: полуженщина-полумужчина лет пятидесяти, в очках с толстенными линзами, в пестрых нелепых шортах до колен и с сиреневой шевелюрой то ли от Боба Марли, то ли от Анджелы Дэвис.
– О, – говорит Цудзуки. – Мы же с ней в Южный на одном самолете
– Наверное, это все-таки мужчина, – предполагает Юми-сан.
– Факт, мужчина, – говорю я. – Его вчера в новостях по телевизору показывали.
– Тоже, наверно, писатель какой-нибудь? – гадает Цудзуки. – Или художник? Весь разноцветный такой…
– Ни то, ни другое. Он из «Ротари-клуба» префектуры Хоккайдо, привозил коляски для сахалинских инвалидов.
– Вот, Цудзуки-кун, – мрачно говорит Мураками. – Ездят же люди. Серьезные дела делают. Не то что мы, бездельники…
Прощаемся с нашей сахалинской командой. Дарю Ирине купленную в Южном «Страну Чудес без тормозов». А Мураками подписывает: «NPNHE OT XAPYKN».
– Правильно? – спрашивает у меня.
– В общем, да… – киваю я. – Кому надо, поймет.
– Ну, теперь уже в августе приезжайте! – приглашает Им-сан. – На горбушу пойдем! А сейчас еще не сезон, сами видите. Ни одной рыбки не поймали…
– Зато одну отпустил! – улыбается Мураками. – Что там, интересно, сейчас поделывает Моя Сахалинская Рыба?
Вакканай – Токио, июль 2003 г.
Часть 5
Почти до слёз чужой язык
Как резать лук, чтоб не заплакать
В начале 90-х, работая сперва в Принстоне, а затем в Бостоне, Мураками регулярно пишет небольшие эссе. А в 1994 году объединяет их в книгу под названием «Почти до слёз чужой язык»122. Одно из этих эссе я с удовольствием привожу здесь с незначительными сокращениями.
Харуки Мураками
Столько лет после голубцов
Иногда я встречаю людей, которые говорят: «В моей жизни случилось столько потрясающего, что я мог бы написать сразу несколько книг». Особенно часто эту фразу произносят японцы, долго жившие в Америке. Наверное, они говорят правду: жизнь за границей всегда приносит много сюрпризов и приключений. Ничего удивительного, если им хочется рассказать об этом кому-то еще.
Не знаю, конечно, напишут ли они когда-нибудь свои книги. Могу сказать одно: лично я, несмотря на весь мой писательский багаж, почти никогда не испытывал по-настоящему «захватывающих приключений» в реальной жизни. Конечно, у меня случались какие-то интересные события, как и у любого человека, прожившего на свете более сорока лет, – скажем, встречи с загадочными личностями или шок от внезапного поворота Судьбы. Какие-то случаи я вспоминаю с улыбкой, какие-то – с болью в душе. А какие-то воспоминания до сих пор заставляют мое сердце трепетать от восторга.
Полагаю, и у вас все это происходит примерно так же. Ни разу еще не встречал человека, о котором можно было сказать: «Такая невероятная история приключилась только с ним и больше ни с кем на свете».
Если бы я не был писателем и меня бы спросили: «Случались ли в вашей жизни события, о которых вы могли бы написать отличную книгу?» – я бы ответил «нет». Определенно «нет». Мне пришлось бы честно признать: «Моя жизнь была по-своему интересной, но не настолько, чтобы писать о ней целый роман».
И все же изредка, если повезет, мы встречаем людей, которые пережили что-нибудь действительно необычное. Сам я с детства обожаю слушать такие истории, и когда встречаю таких людей, прошу рассказать мне какие-нибудь эпизоды. Не для того, чтобы использовать их в романах, вовсе не обязательно. Мне просто очень нравится их слушать. Столько историй существует на свете! Поразительных, трогательных, смешных до колик и леденящих душу. С такими рассказчиками я могу засиживаться допоздна, забыв о еде и сне.
Очень верно подмечено: «Реальные факты всегда интереснее любой небылицы». Но далеко не всегда переживший ту или иную потрясающую историю способен написать ее так, чтобы она захватила других. Конечно, бывают и такие, как Джек Лондон. Но, насколько я могу судить из собственного опыта, такие писатели – все-таки исключение.
Когда человек переживает какое-то яркое, перевернувшее душу событие, а потом пытается изложить это на бумаге, его, как правило, парализует. Это очень больно и мучительно – ощущать, что ты не можешь передать свой опыт другим людям, даже если потрясен до глубины души. Чем сильнее мне хочется написать о том-то и так-то, тем труднее начать это описывать и вообще как-либо себя выражать. Этот стресс напоминает то неизбежное отчаяние, которое охватывает нас, когда мы пробуем рассказать другим, что ощутили прошлой ночью во сне. Язык, которым мы пытаемся описать наши переживания, вдруг делается чужим, выходит из-под контроля и предает нас.
С другой стороны, бывают люди, которые на личном уровне пережили не так уж и много – но благодаря своему уникальному взгляду на вещи могут даже в мелких бытовых ситуациях разглядеть что-нибудь достойное улыбки или сочувствия. А потом придать своим маленьким открытиям нужную форму – и передать их словами. Такие люди в принципе и составляют племя писателей.
Так или иначе, в моей жизни было крайне мало того, о чем стоило бы рассказать. Я понимаю Джона Ирвинга, который признался: «Если я начну писать книги, основываясь на личном опыте, мои читатели, скорее всего, заснут уже на двадцатой странице». В моем же случае они заснут еще раньше. Да, принято считать, что писатели пишут под влиянием того, что происходит с ними в жизни. Например, когда вышла моя первая повесть, многие знакомые вдруг начали держаться со мной очень нервно и напряженно. Они отдалились от меня, хотя до этого мы общались очень естественно. Сначала я не понимал, в чем дело. Но потом заметил: люди стали бояться, что я могу использовать их как модели для очередной книги. И лишь убедившись, что у меня и в мыслях этого нет, восстановили нормальные отношения.
Здесь, в Америке, я работал уже в нескольких университетах и общался со многими студентами. Иногда я выступаю перед большими аудиториями. Хотя мне куда больше нравится встречаться с людьми лицом к лицу в небольших классах – и говорить своим языком, в привычном для меня стиле. Иногда после занятий мы все идем в кабачок и общаемся «напрямую» за каким-нибудь пивом. При таком стиле общения я не чувствую особой разницы между японскими и американскими студентами. Молодые люди, которые на лекциях робеют перед учителем, в неформальной обстановке расслабляются и говорят, что думают на самом деле.
Обычно мои студенты – ребята, изучающие японский язык и литературу. Но большинство встречают японского писателя впервые. Им очень хочется услышать что-нибудь «реалистичное» – о том, что значит писать книги, что это за стиль жизни, какие идеи бродят у писателей в голове. Некоторые хотят писать сами. Таких ребят очень заботит, что нужно делать, с чего начинать, чтобы стать прозаиком. И чаще всего их вопросы сводятся к следующему:
1. О чем вы хотели писать, когда сами были студентом?