Суть времени. Цикл передач. № 31-41
Шрифт:
Поэтому вокруг ядра должны существовать на разных орбитах разной степени отдалённости другие структуры, связанные с этим ядром разной степенью связей. А также друг с другом. Вот тогда система вот здесь везде [на периферии] будет обладать необходимой гибкостью. А вот здесь [в ядре] будет обладать необходимой жёсткостью. Здесь будет очень большая жёсткость, а здесь будет гибкость. А если вы будете в среднем искать какую надо по системе получить гибкость или жёсткость, то никогда не найдёте правильный параметр, потому что его просто нет. Более того, жёсткость, плотность, консолидированность в ядре только и позволяет удерживать всю периферию в гравитационном поле или магнитном (это уж как вы хотите) поле этого ядра.
Если ядро не оказывается жёстким? — Всё. Нельзя удержать всё это в его поле.
Вот что мы пытаемся строить. Поэтому в ядре будет глубокая мировоззренческая общность и железная дисциплина.
И каждый, кто питает иллюзии на то, что он тут кого-нибудь с кем-нибудь разведёт и погреет тут руки у идеологического огня, перехватывая какие-то политические инициативы и всё прочее, — пусть оставит эти свои иллюзии в известном отхожем месте. Этого не будет. Здесь [в ядре] всё будет происходить, как в железной когорте единомышленников. А вот в этих местах [на периферии] всё будет происходить как угодно. На любой степени отдалённости, с любыми степенями несогласия. Кроме того, даже в этом железном ядре единомышленников всегда, пока я жив, будет абсолютно свободная идеологическая дискуссия. Абсолютно свободная.
У православных есть какие-то вопросы к тому, что мы делаем? — Ради бога! Мы готовы к широчайшей идеологической дискуссии — к теологической, мировоззренческой. Мы позовём лучших авторитетов церкви. Мы докажем свою правоту. Мы докажем, что в мире действительно существует то, что мы говорим, — что в нём есть левая хилиастическая церковь, и есть правая, чёрная, гностическая. Что они есть, что они противостоят друг другу, что они противостояли друг другу в истории всегда. Что есть теология освобождения в Латинской Америке, а есть тексос. Есть интегристы, а есть социалистические христиане. Что это всегда было и будет. И что за этим стоят метафизические модификации, причём, важнейшие.
И что единственный язык 21-го века, который только может что-то создать и предотвратить мировой крах, это язык, в котором красная религиозность, не противоречащая духу религии, причём, разной религии: ислама, буддизма, православия, католицизма, — вот эта красная религиозность окажется в метафизическом синтезе с людьми, для которых красная метафизика является светской, — эти люди найдут глубокий общий язык. Сформируют этот новый общий язык. Родится этот сплав, о котором мечтали величайшие люди мира. И если этот сплав действительно родится в нашей лаборатории, если мы не оттолкнём людей, а убедим их в своей правоте…
И для этого нужна будет длинная национальная дискуссия по этим вопросам, когда каждый убедится в том, что мы правы. И неврастеники, которые шарахаются при первом слове, пугаясь собственной тени, считая, что они пугаются чьей-то чужой. И действительно люди, которые до конца чего-то не поняли. А, может, и мы в чём-то уточним свои позиции в ходе подобной дискуссии. Мы не пытаемся быть оракулами. У нас есть практическая цель.
Мы должны сформировать новый язык. Должны, потому что иначе ливийский сценарий станет общемировым. И на основе этого мы будем формировать ядро. Не на основе того, что будут сидеть болванчики и кивать: «Да-да, вы говорите правильно!» А на основе яростной дискуссии. При сознании общей правоты и желания обеспечить глубочайший синтез здесь, в ядре. А на периферии будет находиться очень разное. По ситуации, а также, в принципе, по мере симпатии.
Вам это претит? И вы вместо этого хотите сформировать марксистский язык? Его уже столетие формируют. Я с глубочайшим уважением отношусь к Марксу. Что вы там хотите сформировать?
Если бы марксистский язык мог сковать ядро глобального противодействия империализму, мы бы жили сейчас при коммунизме. Но этого не произошло. В силу объективных причин. Потому что что-то было сказано и блестяще, а что-то нет. Если мы хотим реванша, то есть победы, а не невротического самоудовлетворения (сознательно не произношу более жёстких слов), то мы должны найти ошибки в своём проекте.
Вы не понимаете, что если мы не нашли ошибки в своём, любимом проекте, а этот проект рухнул, то мы дедушки и бабушки, обуреваемые ностальгией.
— Back to USSR. Бек ту еэсэса. Бе-е-е-к, бе-е-е-к, бе-е-е-к.
Так хотите? Так кто-то хочет, чтобы это всё происходило? Пусть так происходит на периферии, на самой далёкой, но не в центре.
Боксёр, потерпевший поражение, легкоатлет, проигравший Олимпийские игры, гимнастка, упавшая со снаряда, — все они анализируют ошибки. Свои — а не чужие. Почему? Потому что они хотят победить. И потому, что их тренеры днём и ночью сходят с ума для того, чтобы выявить эти ошибки и исправить. Выявить и исправить. Выявить и исправить.
Так ведут себя мужчины, которые хотят победить.
Всё остальное — это ностальгия. Это реставрационное «му-му». Оно 20 лет длится и ни к чему не идёт. Значит, была ошибка.
Была ошибка. И в марксизме она была. И в том проекте, который был сооружён, она была. И её надо выявить.
Так вот, к концу этого, последнего цикла передач я хотя бы пунктирно обрисую и эти ошибки, и методы их исправления с тем, чтобы в следующих циклах передач уже заняться подробным разбором всего этого. Но и это ещё не самое главное.
С каким врагом мы собираемся воевать? С каким врагом? С либералами? — Их нет уже. С неолибералами, с либероидами? Кто они? Самый точный термин по отношению к тому, что представляет собой то, с чем я воюю в «Суде времени» и в «Историческом процессе» — это постмодернистский враг.
Ну, и что? Кто-то собирается с постмодернизмом воевать с помощью чего? Ну, скажите честно… С помощью модерна, да? Рационального модернистского дискурса…
Но проиграл этот дискурс! Постмодернизм специально создан для того, чтобы его разгромить. С помощью чего? Того, что Дугин называет Традиционализмом (с большой буквы)? С помощью контрмодерна? С помощью возвращения в какую-то такую средневековую упёртость?
Но, во-первых, эта средневековая упёртость прекрасно находит общий язык с постмодерном. И в Ливии она его нашла. Западная сволочь и «Аль-Каида» нашли общий язык. И найдут его по всему миру. И всюду они его находят, потому что их интересует определённое мироустройство.
А во-вторых, это не наш язык. Это язык гетто. Никто же не хочет назад, в гетто. Так где же язык?
Если модерн разгромлен постмодерном, если контрмодерн — это гетто, и он связан с постмодерном, — то где же язык? Либо есть сверхмодерн, либо языка нет. И войны быть не может.