Суворов
Шрифт:
Вечером того же дня Суворов был приглашен в театр, где ему устроили торжественный прием. При входе командующего в отведенную ему ложу раздались рукоплескания, поднялся занавес, и на сцене открылся храм славы, в который поместили бюст Суворова. Старый воин прослезился и стал кланяться публике. Когда он возвращался домой иллюминированными улицами, среди огней блистали литеры его имени.
Между тем сардинский король Карл Эммануил, с радостью следивший за успехами русского фельдмаршала, направил к нему бывшего губернатора Турина графа Сент-Андре. Суворов с его ярко выраженными монархическими симпатиями стал, как выразился один из историков, «бережно усаживать на престол пьемонтского короля». Главнокомандующий составил с Сент-Андре планы реставрации прежней власти, восстановления прежних должностей, титулов, орденов. Особые надежды возлагал он на организацию королевской армии и даже не распустил по взятии Турина республиканскую национальную гвардию: большинство гвардейцев не сочувствовало французам. «Я от трудов истинно насилу на ногах, — сообщал Суворов из Турина послу в Вене Разумовскому. — А чуть опустить напряженные струны, арфа будет балалайкою».
Своими реставрационными намерениями русский фельдмаршал, однако, выказал себя наивным политиком. Император Франц прямо рассматривал освобожденные от французов земли как новые свои приобретения. «Полная справедливость требует, — пояснял он в рескрипте, — чтобы значительные потери в людях, понесенные государством моим в продолжение почти одиннадцатилетней войны, вознаграждены были чужими областями, исторгнутыми у неприятеля…» За напыщенными обещаниями венского двора восстановить троны и поразить республиканскую «гидру» таилась, таким образом, обыкновенная корысть.
Русскому полководцу в первый раз с такой ясностью раскрылись захватнические цели Австрии. Мало того, что Суворову запрещалось возрождать королевскую армию, мало того, что все административные дела передавались Меласу, — Вена по рукам и ногам связывала Суворова рескриптами, требуя ограничиться достигнутым и главные силы обратить на осаду крепостей.
«Я должен снова поручить вам, — напоминал Франц, — чтобы вы, оставив все другие предположения, обратили исключительно попечения свои на покорение Мантуи… заняли бы позицию, удобную для охранения завоеваний наших…»
«Мантуя сначала главная моя цель. Но драгоценность ее не стоила потеряния лучшего времени кампании… Недорубленный лес опять вырастает, — сетовал Суворов в письме к Разумовскому. — О Боже! Колико бы нам пьемонтская армия полезною была…»
Он указывал, что так поступали французы, вооружавшие местных жителей, и это было первым правилом «в быстрых их завоеваниях».
Иностранные историки упрекали русского фельдмаршала в нерешительности действий после занятия Милана, но на каждом шагу своем был он стесняем вмешательством гофкригсрата. Тугут, недовольный самостоятельностью Суворова, окружил его своими клевретами, наушничавшими обо всем, что делалось в союзной армии. Суворов не мог иметь никакого доверия к австрийцам, видя в каждом лазутчика первого министра. Всякий же, кто принимал сторону русского фельдмаршала, тотчас лишался расположения Тугута и отзывался с итальянского военного театра. Так случилось с генерал-квартирмейстером Шателером, который понравился главнокомандующему и сблизился с ним.
Русская армия в Италии жестоко страдала от недостатка провианта, заботы о котором также взяли на себя австрийцы. Солдаты порою по нескольку дней не получали его, а если и получали, то самого дурного качества. Хлеб был из крупносмолотой кукурузной муки, безвкусный, словно трава; частенько присылалась ослятина; раздававшаяся рядовым водка оказывалась разжиженною водой…
Армия почти голодала, а вокруг простирался цветущий край, обильный домашним скотом и птицей, разнообразными фруктами и овощами. Не удивительно, что, случалось, солдаты пользовались чем-либо у жителей. Верный своим нравственным принципам, да еще находясь в стране, которую, по его глубокому убеждению, предстояло освободить от притеснителей-французов, Суворов решительными мерами пресек злоупотребления. Однако он понимал, что корень зла не в распущенности русского солдата, а в дурном его обеспечении, переживал за своих чудо-богатырей и ничего не мог поделать.
Раз на переходе группа солдат расположилась на берегу реки. Закусывали тем, что имели, и запивали водою, хлебая прямо из реки ложками. Наехал Суворов.
— Что, ребята, вы тут делаете?
— Итальянский суп хлебаем!
Фельдмаршал слез с лошади, подсел к ним, взял ложку, похлебал воды и сказал:
— Теперь сыт, совсем сыт!
Прощаясь с солдатами, он заметил, что французы невдалеке, что у них пропасть разного добра и что надо только до них добраться, а там дело не станет за приправою к супу.
Заботы по части политической, административной, хозяйственной не прерывали распоряжений главнокомандующего по делам военным. Союзники, ведшие осаду туринской цитадели, выдвинули на запад отряды для наблюдения за торными проходами через Альпы. Повсюду распространялись для успокоения жителей составленные Суворовым воззвания к народу.
Очистив от французов Пьемонт, фельдмаршал обратил свои помыслы к остаткам армии Моро, спасавшимся в Апеннинах. К обложенной неприятелем крепости Чева направился Вукасович, поддерживаемый отрядом Фрёлиха. При приближении австрийцев французы сняли осаду, бросив четырнадцать пушек и две мортиры. Ключевой пункт на пути к Генуе — Чева осталась в руках союзников, и Моро приходилось изыскивать новые дороги к спасению. Трое суток, денно и нощно, половина его войск строила горную дорогу в обход Чевы. Хоть и с большим трудом, удалось провести артиллерию, и 26 мая французы перешли наконец Апеннины и спустились в Генуэзскую Ривьеру.
Убедившись в том, что Моро находится в трудном положении, Суворов немедленно решился преследовать противника до самого морского берега, не давая ему усилиться. Предполагалось, что Вукасович отрежет Моро от Франции, выйдя к берегу с северо-запада от Генуи. Войскам Повало-Швейковского и Секендорфа предписывалось идти на юг горными долинами. Май близился к исходу, а в Северной Италии французы держались только в крепостях Мантуя и Кони да в цитаделях Тортоны, Александрии и Турина.
Россия восторженно следила за победами Суворова. «Честные и верные сыны отечества составляют хор, воспевающий победы ваши, — писал ему Ростопчин, — а злодеи ваши и тварь пресмыкающая грызет землю и боится блеска славы вашей». Павел I велел узнать, сколько есть готовых крестов Святой Анны, чтобы послать тотчас же Суворову пятьсот — «в его волю». «Победа предшествует вам всеместно, и слава сооружает из самой Италии памятник вечный подвигам вашим», — отмечал в очередном рескрипте русский император.
Находясь в условиях самых невыгодных, вынужденный из-за требований гофкригсрата рассредоточить большую часть сил, Суворов, однако, все время держал операционную армию, готовую к удару.
3
Успехи Суворова облегчили действия австрийцам в Швейцарии. При огромном перевесе сил эрцгерцог Карл долго медлил, отговариваясь сырой погодой и отсутствием распоряжений гофкригсрата. Затем его армия осторожно двинулась внутрь страны, огибая с двух сторон Боденское озеро. Ободренный нерешительностью австрийцев, генерал Массена сам напал на них 14 мая, спеша воспрепятствовать соединению группировок эрцгерцога и Готце. Французские войска, ведомые молодыми генералами — будущими знаменитостями Неем, Удино, Сультом, обрушились на передовые части эрцгерцога и захватили две тысячи пленных.
Долго колебались чаши весов, но все же Карлу удалось соединиться с Готце. Массена медленно отступал, австрийцы так же медленно углублялись в Швейцарию, и 24 мая под Цюрихом состоялось новое решительное сражение. Эрцгерцог вошел в Цюрих и впал в прежнюю недеятельность.
С вступлением австрийцев в Швейцарию в распоряжение Суворова поступила Тирольская армия генерала Бельгарда. Одновременно с движением главных сил на юг, к Апеннинам, фельдмаршал полагал овладеть на севере важными горными проходами в Альпах — Сен-Готардом, Симплоном и Сен-Бернаром. Бельгард получил приказание подкрепить частью своих войск генерала Гадика для готовящейся атаки на Сен-Готард.