Суворов
Шрифт:
«Ломи чрез засеки, бросай плетни чрез волчьи ямы, быстро беги, прыгай чрез полисады, бросай фашины, спускайся в ров, ставь лестницы. Стрелки, очищай колонны, стреляй по головам. Колонны, лети чрез стену на вал, скалывай на валу, вытягивай линиею, караул к пороховым погребам, отворяй вороты коннице. Неприятель бежит в город, его пушки обороти по нем, стреляй сильно в улицы, бомбардируй живо. Недосуг за этим ходить. Приказ: спускайся в город, режь неприятеля на улицах. Конница, руби. В домы не ходи, бей на площадях; штурмуй, где неприятель засел. Занимая площадь, ставь гаубтвахт, расставляй вмиг пикеты к [во]ротам, погребам, магазейнам…»
И
«Богатыри! неприятель от вас дрожит…»
«У неприятеля те же руки, да русского штыка не знают…»
Гениальная суворовская «Наука побеждать» создавалась полководцем всю его жизнь. Начала ее мы найдем уже в «Суздальском учреждении», где подчеркивается важность воспитания в характере солдата нравственного чувства, упорства, настойчивости, инициативы, взаимовыручки. В развернутых приказах Суворова в пору войны с польскими конфедератами, а затем в бытность его в Крыму и на Кубани основные положения углубляются и находят блестящее подтверждение на поле боя.
Ничего застывшего, раз и навсегда установленного: все зависит от особенностей противника, а также непредусматриваемых, меняющихся условий:
«Линиею против регулярных, кареями против басурман, колонн нет. А может случитца и против турков, что пятисотному карею надлежать будет прорвать 5-ти или 7-ми тысячную толпу с помощию фланговых кареев; на тот случай бросится он в колонну; но в том до сего нужды не бывало. Есть безбожные, ветреные, сумасбродные французишки. Они воюют на немцев и иных колоннами. Есть ли бы нам случилось против их, то надобно нам их бить колоннами ж».
Все элементы суворовской тактики воспринимались солдатами и офицерами не механически, а осмысленно. Всяк понимал свой маневр, так как уставные правила соответствовали боевой обстановке, учебная практика предельно приближалась к условиям военного времени. Наблюдавший за тульчинскими маневрами француз Дюбокаж писал:
«Военное искусство для одиночного солдата или офицера заключалось, по мнению Суворова, в быстроте исполнения и в неустрашимости, не останавливаемой никакими препятствиями; для достижения быстроты и неустрашимости нужно было, по его убеждению, освоить войска с явлениями войны посредством маневров, до того близких к действительности, чтобы солдат смотрел на настоящую войну не более как на маневр…
Суворов не забывал и эволюции, принятых в европейских армиях: в развертываниях, маршах, контрмаршах и пр. он не видел цели — как довести дело до своей любимой атаки, по возможности скорее и прямее…
Нужно после всего этого распространяться о причинах непобедимости войск Суворова! Последний солдат из попадавших в сферу его влияния узнавал и практически и теоретически боевое дело лучше, чем теперь его знают в любой европейской армии в мирное время, не исключая и самых образованных».
Запоминание «катехизиса» облегчалось, конечно, тем, что суворовская «Наука побеждать» излагалась афористичным и энергичным языком, самый ритм которого — «лети, рви, ломай, скачи» — передавал стремительность и сокрушающую мощь русских чудо-богатырей. Народность слога «Науки побеждать», кажется, не имеет себе ничего равного в литературе того времени. Солдат-полководец, не подлаживаясь, не подделываясь, говорил с крестьянской массой ее же выразительным —
Воля великого полководца, сфокусированная в одну точку, направленная к одной цели — победа! — в бою и в ученье магнетически передавалась войскам, а непрерывные успехи под суворовским руководством вселяли в них уверенность, решимость и неисчерпаемую энергию. Не только обученные «науке побеждать» чудо-богатыри, но и австрийские «нихтбештимтзагеры» — «немогузнайки», испытывая на себе его сильнейшее нравственное воздействие, преображались и вносили весомый вклад в виктории Фокшан и Рымника, а впоследствии — Треббии и Нови. Однако главная заслуга великого полководца была в воспитании русского солдата нового типа.
В век палочной дисциплины и жестокой бессмысленной муштры вчерашний крепостной в армии Суворова чувствовал себя личностью, верил в себя и в собственные силы, понимал свой маневр, обретал национальное самосознание и, таким образом, был морально готов сразиться с любым, самым сильным противником. «Имя салдата просто содержит в себе всех людей, которые в войске суть, от вышняго генерала даже до последнего мушкетера» — этот завет Петра I выполнялся свято, и сам Суворов был лишь первым солдатом. Его облик, быт и привычки делали фельдмаршала «своим» для нижних чинов.
Дворянин, сын екатерининского вельможи, полный кавалер отечественных орденов, граф, князь, под конец жизни генералиссимус всех Российских войск, он не только не стремился к тому, что давали все эти привилегии, но был им чужд и враждебен. Когда в фельдмаршальском мундире, увешанном бриллиантами стоимостью в несколько деревень, он сморкался перед строем в два пальца или садился с артелью за кашу — все это не было позерством. Известно, что некий генерал, вздумавший идти по его следам, стал вести себя по-суворовски, чудить и шутить, но в ответ вызвал смех солдат: «Что этот старик к нам привязался?» У всякого другого все это выглядело лишь капризами барина.
Когда возникали особо трудные, почти невыполнимые задачи — под Измаилом, позднее на полях Италийских и в пропастях Швейцарии, — Суворов всякий раз обращался к патриотическому чувству солдата. Вся жизнь его — пример непрерывной борьбы против подражания западной рутине, против военных тактиков, стриженных на немецкий лад, — всех этих веймарнов, Прозоровских, репниных, меласов. Каждым шагом, каждой строкой он отстаивает национальную самобытность в армии. Узнав об одном генерале, что тот не умеет писать по-русски, Александр Васильевич отозвался:
— Стыдно! Но пусть он пишет по-французски, лишь бы думал по-русски!
Воспитывая в войсках патриотическое чувство, любовь к России, сам полководец толковал его расширительно, выводя за узконациональные рамки. «Я русский! Мы русские!» — с гордостью повторяли за ним и грузин Петр Иванович Багратион, и выходец из немцев Вилим Христофорович Дерфельден.
Самобытный военный гений Суворова, однако, никогда не дал бы величайшего в мировой истории полководца, если бы сущность его сводилась к национальной архаике, верности дедовским заветам «Изучая Суворова, — заметил военный историк Марченко, — вы следите за ростом и развитием при содействии Петра I преобразованного русского человека». Внук генерального писаря Преображенского полка и сын Петрова крестника, Суворов преклонялся перед этим «вечным работником» на троне, его реформами, его победами: