Суженый смерти
Шрифт:
– Ты о поисках той знакомой?
– Ну да.
Она откинулась и медленно выпила шампанское, прикрыв глаза.
– В этот день родили меня на свет, в этот день с иголочки я одет, в этот день теплом вашим я согрет... Мне сегодня тридцать лет...
– пропел он и замолчал.
– Кстати, мне сегодня тридцать лет исполнилось, ровно десять минут назад.
– Неси бокал, - она открыла глаза.
– Я не пью, - он покачал головой.
– Пора бы начать. Жизнь не так уж длинна, чтобы пренебрегать некоторыми удовольствиями, - она сверкнула глазами. Александр на миг замер, потом снова ожил.
– Ты говоришь почти как Мефистофель у Гете.
– Зато правда. Пьянствовать глупо - жизнь стороной проходит, не замечаешь, как отживаешь свой век. Но разве не удовольствие выпить чего-нибудь легкого с приятной девушкой вдвоем или на хорошем застолье в кругу друзей? Пьяным не обязательно быть.
–
– он улыбнулся.
– Вкус к порокам...
– она его передразнила.
– Яд в легких дозах лекарство.
– Ладно. Налей бокальчик. Только я не знаю себя пьяного. Очень давно не пил.
– Сколько? Пару месяцев?
– Леля даже не пыталась скрыть сарказм.
– Лет десять или около того.
– Тогда да. И я тебя соблазнила?
– она задумалась.
– Я взрослый парень. И самоконтроль как у робота, - Александр потянулся за шампанским.
– Не волнуйся.
– За тебя, - она подняла бокал.
– И за тебя. Тело не болит?
– промурлыкал Свечкин.
– Нет, - она поняла его с полуслова.
– Бутылочку прихвати с собой. Простые радости самые сладкие...
Он с ней согласился.
Утро понедельника началось с дождя. Настолько мерзкой, слякотной, ветреной, холодной, унылой, отвратительной, пронизывающе-безнадежной и влажной погоды в апреле месяце не ожидал никто. Ядовитыми пятнами по улицам плясала свежая, намытая упругими каплями дождя зелень, выделяясь на фоне серо-безысходных панельных осколков Советского режима с грязными пятнами намокшего бетона и темно-графитового асфальта подворотен. Небо опустилось к земле, став свинцово-сизым, тяжелым и непроницаемым. Над городом царили самые настоящие сумерки, и казалось, что день и не собирается начинаться, перекочевав из предрассветных сразу в предзакатные часы. Столбик термометра, агонизируя, медленно опустился до семи градусов Цельсия. Синоптики, видимо, как обычно поработав с бубном и мухоморами, прогнозировали, что такая погода продержится еще десять дней. Страстная неделя была во всей своей красе, и хотя народ исстари знает, что она отличается ветром, холодом и дождями, настолько промозглой сырости все же никто не ожидал. Казалось, сама земля находится в трауре, и наполняет души мыслями о бренности существования, давая ясно прочувствовать торжественность смерти. И эта мысль пронизывала даже полных атеистов, которые и не слышали о страшном суде, муках преисподней, блаженном раскаянии и подвиге Спасителя, искупившего наши грехи и давшего миру прожить еще пару сотен веков. Скорбь земли пульсировала в стекла окон и витрин частыми каплями ливня, наполняя душу печальными воспоминаниями отжитого. Апрель рыдал как семиклассница, которой не подарил валентинку любимый мальчишка, рыдал то громко как стареющая вдова, то тихо как плачут старики над куском черствого одинокого хлеба, и эти слезы отмывали город от пыли подступающего лета, а души людей от пепла былых волнений и сгоревших переживаний. Все, что было видимо, потонуло в апрельском эгоизме...
Прохожие на улицах воровато пригибали голову от носившейся с бешеной скоростью водяной пыли, щурили глаза с мокрыми ресницами от слепящего света фар проезжающих иномарок и одинаково думали о лете. В независимости от возраста, вероисповедания, социального положения и наличия денег в кармане все (исключая, конечно, влюбленных), проклинали необходимость выхода в такую погоду на улицу, свои каждодневные заботы, суету большого города и понедельник, как символ серости будней и бренности человеческого бытия. В головах людей витали мысли о согревающем тепле Индийского океана или же о заботе лечащего огня камина в доме мечты, которого у них никогда не будет; ну а кто попроще уплывал в мыслях на кухню родной квартирки к голубому пламени газовой конфорки и горячему чаю. Главным было то, что все старались как можно дальше уйти от настоящего, либо к теплым берегам прошлого, где было хорошо и беззаботно, либо же к горизонтам перспектив будущего, где не будет такого дождя и необходимости бежать на опостылевшую работу. Невыносимая внутренняя усталость грозным ярмом опустилась на людские шеи, пригибая души к земле и лишая желаний, стремлений, надежд и веры в добро. В такой дождь каждый человек по своим мироощущениям немного самоубийца, не желающий растягивать утлую бодягу жизни до того времени когда старость стукнет в окошко костяшками узловатых пальцев и назовет твое имя, со скрытой ухмылкой щерясь желтизной крепких кривых зубов. И ведь стукнет, и ведь позовет, как ни печально.... И зайдет без спроса, устроившись поудобней непрогоняемым оккупантом, о существовании которого знал каждый, но в приход которого в молодости не верил никто.
Александр сидел в итальянском ресторанчике на углу двух улиц, ожидая лазанью и выпивая время от времени черный китайский четырехлетний земляной чай. Ни чай, ни ожидаемая шикарная лазанья не радовали его и не волновали, в принципе, вообще не занимали его мыслей, а лишь служили каким-то сглаживающим ожидание средством. Свечкин сидел в ресторане уже час. Он не был голоден и не страдал от жажды, единственным его желанием было переждать дождь, чтобы не так противно было пускаться на поиски Марьи, приступая к опросу продавцов в близлежащих магазинах. То, что поначалу он принял за кратковременный ливень, на самом деле оборачивалось затяжным буйством природы, и в голове все явственнее проступала мысль: не смотря на холод, сырость и обезоруживающую лень придется покинуть уютную забегаловку и выйти в жестокий мир. Александр привык к любой погоде, и не раз под похожим дождем бегал кроссы и обучал молодых легионеров, но здесь была мирная жизнь и все дышало другими идеалами. Там была необходимость работать на износ, чтобы не дать слабину в сложной ситуации и не загубить себя эмоциональной нестабильностью. Здесь мирный воздух пьянил по-особому, и другими оказывались привычные вещи, по отношению к которым уже давно, как думалось, прилепил нужные ярлыки.
Его поглотили воспоминания. Принесли лазанью, он не спеша принялся за трапезу. Дождь не стихал, и прохожих на улицах не спасали даже зонты. Если бы все это дело происходило в Англии, где плохой погодой никого не удивишь, быть может, никто бы особо и не ругал дождь, но на юге, где все уже настроились на майское тепло, такое было как удар под дых. Александр проглотил лазанью, допил чай и нехотя вышел на улицу, подняв воротник короткого плаща. Зонты он никогда не любил, предпочитая, чтобы его руки были свободными. С сожалением взгляд скользнул по ярко-синей Шкоде, вот уже третий день принадлежащей Свечкину, раздался тяжелый вздох и Александр прошел мимо, по направлению к новостройкам, где, по его подозрениям жила Марья. Легенда, которую он придумал для расспросов, не отличалась новизной. Ему чертовски понравилась девушка, которая вышла на этой остановке и живет где-то поблизости. Так как Александр один из последних стеснительных парней на Земле, пока они ехали, подойти не осмелился, а вот теперь понял, что не способен ровно дышать, пока не увидит свою прекрасную фею, юную Офелию, королеву мальчишеских грез, в лице черноволосой колдуньи. Свечкин уже вжился в образ, тем более лукавить не требовалось: он на самом деле не мог ровно дышать, пока не переговорит с Марьей.
Александр не мог даже представить сколько, как оказалось, магазинов содержит этот район. В каждом доме, в каждом в подвале по магазину. Бакалея, хлебные, хозтовары, парикмахерские и салоны красоты. Если так двигаться дальше, он управится только к вечеру. А если в магазинах другие смены, которые не могли видеть Марью? Что тогда? Александр стал под навес подъезда и закурил. В каждом безумии есть своя логика, как сказал Уильям Шекспир. Здесь ее можно и нужно было найти, хотя бы для экономии времени. Марья, ночь, парикмахерские, продукты...
– все это выстроилось в голове Свечкина в цепочку.
– Круглосуточные, - сказал он, выкидывая сигарету.
– Начнем с них. До парикмахерских еще доберемся.
И начались поиски круглосуточных магазинов. Первый оказался в соседнем дворе. Там о Марье не слышали. Второй круглосуточный затерялся среди домов, и Свечкин, чтобы найти его, потратил немало времени. Пришлось даже спрашивать о нем у прохожих. Те очень удивлялись, услышав такой вопрос днем, но, тем не менее, подсказывали. Невзрачный мужик, наверное, один из немногих кто во всем городе не обращал внимания на погоду, так как жил в другом, водочном мире, где с утра до вечера светит солнце и щебечут птички (пока в руке покоится бутылка, конечно), рассказал обо всех круглосуточных в этом районе, так как являлся их завсегдатаем. Просьба дать на опохмел не удивила, и Свечкин сунул в протянутую руку полтинник. Мужичонка воссиял как начищенный самовар. Для науки останется загадкой, что именно он предпочитал пить, но на пятьдесят рублей страждущему похмельем выпивохе выпадала редкая удача принять целых пятьсот миллилитров редкостного отвратительного пойла, которым, по хорошему надо травить тараканов, а не собственную печень.
Во втором по счету круглосуточном магазине о девушке, похожей на Марью, тоже никто не знал. Это завело Александра в тупик. Вспомнив подробный рассказ алкоголика о местных достопримечательных местах, Свечкин направился в другую сторону, к частному сектору, где притаился третий магазин формата "24 часа". Александр решил: если и там ничего не выйдет, он начнет поиски по салонам красоты и парикмахерским. Запущенной и неухоженной ночную попутчицу не назовешь, значит, она время от времени все же ходила куда-то стричь волосы и ухаживать за ногтями.