Сва
Шрифт:
– Держи, малыш! Это тебе от райсобеса, – протянул пустышку Откол.
– Нет уж… Вы тут сами, без меня… – смутился тот и с оглядкой поспешно скрылся.
– В кино не увидишь, комики! – добродушно остолбенел старик, старательно повертел пальцем у виска и заковылял к лифту. – Подождите, я жену позову, фотоаппарат вынесу.
– Во, здорово! Приходите, обязательно!
– Всей семьёй!
Проводив очередного жильца, пиплы корчились в припадках смеха, хватали ртами воздух и ходили вдоль стен с бессильно плачущими глазами.
– Чудо-соски! Для продления жизни! – с пафосом кричал Откол. Но тут с улицы вошла знакомая всем женщина средних
– Так, опять вы здесь!
Все мгновенно замерли и, глядя на чудище по-детски вылупленными глазами, принялись дружно и звучно сосать пустышки.
– Что? Совсем рёхнулись? – вскрикнула женщина и неуверенно отступила к лифту.
– Мы ещё маленькие, – не выдержала Данетт.
– Мы хорошие. Нам есть хочется, – жалостливо протянула Точка.
– Сейчас вас накормят. В отделении. На бульвар выметайтесь! Живо!
– А на улице холодно! – продолжала Точка.
– Нам там стра-ашно, – поддержала её Муазель.
– Тётенька, не выгоняйте нас, пожалуйста! – жалостливо басил Бор.
– Дурью маются. Всех вас на стройку! В Сибирь отправить! Вкалывать!
– Мы готовы, сразу вслед за вами! – крикнул Откол.
– Вроде трезвые, а что творят. И правда, хуже младенцев, – сбавила тон женщина. – Неужто, моя дочка такой станет? – она захлопнулась в лифте, а вслед ей неслись голоса:
– Пусть дочка к нам приходит!
– Ей с нами классно будет!
– Ещё чего… – из плывущего вверх лифта донёсся задушенный вскрик и потонул во всеобщем восторженном гаме.
– Всё, халатов зовите! Отъезжаю.
– О-о, тащусь! Прун пошёл, о-о!
– Не могу, живот от смеха… вывихнул!
– Гуд фо ю, Откол!
– Давайте споём ему!
Откол с серьёзным видом сосал пустышку, вслушиваясь в плохо звучащие голоса:
– …хэппи бёсдей ту ю, Откол! Хэппи бёсдей ту ю!
На этот раз Сва не усидел в углу. Вместе со всеми пил портвейн и улыбался, поминутно срываясь на смех. Перед уходом подошёл к Отколу, благодарно глянул в пьяное улыбающееся лицо, но так и не решился ничего сказать, только пожал руку. Тот в ответ вынул из кармана заводную мышь, взял зубами за хвост, по-кошачьи помотал головой и очень похоже мяукнул. На одном плече у него висела Точка, на другом Мади.
Без причины много дней подряд Сва вспоминались строчки из «Надувной птицы»:
И думала птица, что небо – в груди, Что целая жизнь у неё впереди…А потом она, конечно, лопнула. Как детский воздушный шарик. Откол был прав, он всё понимал. Глупо страдать из-за людей, у которых «квадратное сердце». Но зачем смеяться над собой и хиппами, с их мечтой «улететь в небеса»? Чем он сам держится? На все попытки сблизиться Откол отвечал гримасами и дурацкими выходками.
– Это же Откол! Он такой был и таким останется, – говорили о нём герлицы.
Нот сдержал усмешку и попытался объяснить необъяснимое:
– С ним особо не поговоришь. Ясно, что талантлив, и это знаёт. Один мой знакомый – отец в рок-авангардных кругах, слышал, как Откол свои «стихари» читал, и заценил: «Мэн может далеко продвинуться. Но пока это способный наивняк. Для начала сойдёт». Я согласен. Откол всякий, в нём всё перемешано. Все его любят, девицы к нему липнут, но никто не знает, что у него в душе. Хотя, мне кажется, он давно и безнадёжно на Лави глаз положил.
Иначе и быть не могло. Сва понимал, что в своих чувствах не одинок. Лави нельзя было не любить. Тусовка без неё заметно потускнела, никто не подавал вида, но все ждали её возвращения. А о Лави не было вестей, её подруги пожимали плечами:
– Дереву ясно, телефон отключила. Уже которую неделю не отвечает.
Сва не мог пересилить тоску и, хотя денег было в обрез, каждый вечер покупал сигареты, портвейн или печенье, угощал друзей, слушал заумные прогоны, а в душе то и дело взмывали воспоминания об их единственной встрече и непонятные, то ли радостные, то ли тревожные, предчувствия. Герлицы держались от Сва в стороне, с кем-нибудь из хиппов он глотал вайн, до одури курил, в нужных местах кивал головой и улыбался, но говорил мало и вяло – о всякой ерунде. С краю, в углу или у стенки, потерянно отсиживал час-другой, на прощанье махал рукой в пространство и молча исчезал.
«Способный наивняк», – вертелись в голове слова, он примеривал их к Отколу, Ноту, себе и с досадой усмехался:
– Ну, и припечатали олды! Сразу всех, кто моложе. Ладно, наплевать. Пусть для них мы наивняк. Они тоже такими были. Во все времена так было. Пожалуй, только про Лави не скажешь, что наивна. В ней что-то другое есть, странное. И опять мысли надолго возвращались к ней.
c. Лави
Лави появилась в парадняке неожиданно – в начале декабря. Вид у неё был отрешённый, почти больной. Она тихо со всеми поздоровалась, мельком кивнула Сва, ещё кому-то и невидяще прошла мимо, не желая ни с кем общаться. По тому, как она в стороне шепталась с ближайшими подругами, было ясно – с нею происходит что-то особенное. От её безразличного взгляда у Сва заныло сердце. Подойти к ней и заговорить? Как, о чём? Весь вечер он украдкой поглядывал в её сторону. Вот Лави допила с герлицами бутылку сухого. Закурила и надолго замолчала, закрыв глаза. Начала что-то бренчать на гитаре. Бросила. Кому-то блеснула издалека глазами. И теперь, сидя на ступеньках, обхватила колени и низко опустила голову. Лицо скрылось под локонами волос с тёмно-золотым отливом.
Казалось, Лави кого-то ждала. Понятно, что не его, раз так равнодушно прошла мимо. Значит, выдумкой была их сразу возникшая близость. А её глаза, зовущая глубина, прикосновение губ? Немыслимо. Два месяца он жил этими мгновениями, и они не кончались. До предела заполнили жизнь, вокруг уже столько дней клубилась ничтожная пустота. И вот… Сва едва заметил, как Лави и Точка, ни с кем не простясь, быстро вышли на улицу. Хлопнула входная дверь, но Сва не шелохнулся. Задохнулся от внезапной обиды. И в то же мгновение понял, какая это была ошибка.
Голоса стихли.
– Чего это они вдруг?.. – удивлённо протянул Бор.
Все наперебой принялись обсуждать этот странный уход, но он не понял ни слова. Так же ни с кем не простясь, ринулся к входной двери. Хотелось только одного, догнать Лави и, ничего не говоря, поцеловать. Крикнуть ей – нет, обнять и шепнуть губы в губы:
– Люблю. Не могу без тебя.
Он добежал по бульвару до метро, покружил около выхода, переулками, замедляя шаги, вернулся к парадняку и долго бродил рядом. Всё было напрасно, подруги бесследно растворились в зимней тьме. Только тут его осенило – Лави приходила к нему. К нему и ни к кому другому! Весь вечер ждала, что он подойдёт. И, наверное, думала: «Если любит, увидит, что мне плохо и скажет хоть что-нибудь, хоть одно слово…»