Сва
Шрифт:
– Чувак! Ты что, не будешь? – верзила стоял рядом с открытой бутылкой.
– Буду. За вас, – он попытался овладеть собой, поднялся, сделал несколько больших, невежливых глотков и опять сел.
Горячая волна заполнила тело, голова бездумно пошла кругом. Сва закрыл глаза и стал ждать. Хотелось лишь одного, чтобы его никто не трогал. К счастью, Дика не было, а остальные про него будто забыли. Что-то пели – то Лави, то её верзила, то Бор. Хохотали герлицы, дурачился Откол… Надо было дождаться, когда всё кончится, и потом во что бы то ни стало поговорить с Лави.
Расходиться по домам стали ближе к полуночи. Сва молча шёл к метро вместе с парой незнакомых девиц, Лави и её спутником. В черные лужи вмёрзли желто-красные листья – остатки осени, которые ушедший ноябрь бросил им под ноги. На перроне все распрощались, и они остались втроём. Верзила обнял Лави, поджидая поезда. Сва глупо стоял рядом и не мог открыть рта.
– Чао! – парень с силой хлопнул его по плечу.
– Гудбай, – пошатнувшись, но не повернув головы, ответил Сва и перехватил быстрый взгляд Лави: – Я хотел бы на прощанье поговорить с тобой, можно?
– На прощанье? – она посмотрела, что-то про себя решая, усмехнулась, будто ждала от него именно таких слов, и чмокнула верзилу в щёку: – Май литл, я пройдусь немного со Сва. На прощанье, как он говорит. Езжай один, о’кей?
– Файн! – сердито буркнул тот, прожёг его взглядом и шагнул в подкативший вагон.
– Можно, я тебя провожу? – теряясь от радости, спросил Сва.
– Ладно, проводи. Поехали на следующем. Мне нужно домой поскорее, бабушка ждёт, – она отвернулась и пошла вдоль перрона.
– Я так рад, что сегодня тебя увидел. Решил завязать с пиплом и хочу попрощаться. С тобой одной, – начал Сва.
– А почему мне такая честь?
– Я тебя совсем не знаю. А других уже не хочу знать. Мне показалось, ты на них совсем не похожа. Ты мне сразу лавну… Я сразу полюбил тебя, как увидел! А после этой песни… Захотелось поговорить, потому что… – он поднял лицо и встретился с ней глазами, – я сам мог бы похожую написать.
– Ты пишешь песни? – Лави глянула с любопытством.
– Нет, стихи. Но одна песня у меня есть, хотя мотив не мой, какого-то американца, не помню.
– Ну, прочти мне что-нибудь, я люблю поэзию, – в её голосе послышалась неприятная нотка.
– Прочту, если хочешь. Ладно, сейчас. Хорошо, что я пьян… Нет, я тебе лучше спою. Зайдём в вагон, эхо мешает.
– Действительно, – она усмехнулась, позволила взять себя за локоть и ввести в подъехавший вагон. – Ну, слушаю!
– Я на ухо тебе спою, можно?
– Какой хитрый! – опять усмехнулась. – Можно.
Сва закрыл глаза: «Ладно, спою и расстанемся…» Запел сиплым, неровным голосом:
Опять всё уходит – любви нашей лето,Зелёные листья желтеют опять,С лёгким криком надежда улетает бесследно,Только белые крылья вдали шелестят.Пропало метро, Лави, исчез целый свет. Всё повторялось! Он пел в пьяном одиночестве, наедине с тем давним, первым приступом отчаяния, когда вдруг почувствовал, что нечем жить:
И глаз твоих слёзы, и губ твоих нежность,И слов твоих холод кто сможет понять?Нам дано как в насмешку полюбить – потерять,В миг случайный родиться и исчезнуть опять.Нет, Лави была рядом, слушала, закрыв глаза, наклонив голову.
– Давно написал, на мелодию одного блюза. По «голосам» как-то услышал. Конечно, наивно и коряво, я знаю, – мучительно выдавил Сва приговор себе самому.
И услышал в ответ:
– Зря не говори.
Глаза Лави лучились, как в день их знакомства, и опять, как тогда, в них мерцала грусть. Она отвела взгляд:
– Не ожидала, если честно. Что-то близкое послышалось… Значит, ты стихи пишешь. Дал бы почитать!
– Хочешь? Завтра всё в парадняк принесу! – вскрикнул он. – Но только тебе одной. Я ведь не поэт. Пишу редко, просто так.
– Только так и можно писать. Ни для кого и ни для чего. Как же ещё? Хорошо, никому не скажу, – она положила руку ему на плечо и пронзила ускользающей, мечтательной улыбкой. – Странно, ты первый мэн, кто мне свои стихи прочёл. Да ещё и спел, – она быстро поцеловала его в щёку и шепнула: – Спасибо.
Сва едва сдержался, чтобы изо всех сил не сжать Лави в объятьях. Он всё падал и падал в её овеянный дымной горечью взгляд…
– Ты, правда, совсем дивный. Все герлицы думают, что ты девушек никогда не любил.
– Любил. И очень сильно.
– А где же сейчас твоя любовь?
– Не знаю, наверное, замужем.
– Сва, – глаза Лави были закрыты, а рука всё лежала на его плече, отчего восхитительно кружилась голова.
– Что? – чуть приблизился он.
– Глупый, поцелуй меня.
– Я не могу… Ты такая… Я сразу с ума сойду.
– Значит, тусовка наша ничему тебя не научила? – она отпрянула и рассмеялась.
– Увы, научила! Там поцелуй – как сигарета. Будто никто ничего не чувствует, никого не любит! Все только целуются с кем попало и так далее.
– О… – Лави опустила глаза. – Опять ты первый, кто мне это говорит. Почему? Даже, если ты чуточку прав.
– Скажи, – горячился Сва, – кто придумал такой прикол дебильный?
– Это к нам от западных хиппи пришло. И не с кем попало, а только со своими… Неужели ты не понял? В мире уже нет любви. Наш поцелуй – это капелька нежности, крошечная, как цветок, – она отвернулась и шагнула к дверям. – Мне выходить! Спасибо за песню. И за мораль. Не провожай, я тут близко живу.
– Прости, я… – Сва опёрся рукой о дверное стекло, будто желая её удержать, и умоляюще произнёс: – Не обижайся! Можно я тебя поцелую? Где тебя никто не целовал?