Свадьба за свадьбой
Шрифт:
Натали заплакала. Что ж, ничего такого в этом не было. Она плакала негромко. На самом деле Джон Уэбстер даже не знал наверняка, что она плачет. И все-таки знал. «Как бы то ни было, — подумал он, — когда она плачет, ей удается сохранять достоинство». Сам он пребывал в настроении довольно равнодушном. «Какой толк думать о том, что я сделал. Что сделано, то сделано. Я начинаю новую жизнь. Даже если б я захотел, назад ходу нет».
В домах на улице было тихо и темно. Во всем городе было тихо и темно. Люди в домах спали и видели всевозможные нелепые сны.
Вообще-то он думал, что в доме Натали нарвется на какой-нибудь
Что действительно скверно, так это то, что Натали никак не сойдет с тротуара на траву. Когда отправляешься навстречу приключениям, разве не лучше двигаться быстро и бесшумно! Несть числа рыкающим львам благопристойности, спящим в этих домах, выстроившихся вдоль улицы. «Какие же они милые беспорочные люди, я ведь и сам был таким, когда возвращался домой с фабрики стиральных машин и спал рядом со своей женой во дни былые, когда мы только поженились и вернулись сюда, в этот город», — размышлял он язвительно. Он представлял себе бессчетных людей, мужчин и женщин: по ночам они крадутся к себе в постели и время от времени разговаривают друг с другом, в точности как они с женой. Они вечно что-нибудь скрывали, деловито беседовали и скрывали что-нибудь. «Сколько пыли мы напустили этими разговорами о милой и беспорочной жизни, а?» — шепнул он про себя.
Что ж, люди в домах спали, и ему не хотелось их будить. Скверно, что Натали плачет. Но нельзя тревожить ее в этом горе. Это было бы нечестно. Жаль, что ему нельзя поговорить с ней, попросить ее сойти с тротуара и тихонько ступать по краешку газона.
Кое-что из случившегося в доме Натали вернулось ему на ум. Вот ведь чертовщина! Он думал, будет скандал — и ничего подобного. Когда он добрался до дома, Натали ждала его. Она сидела в темной комнате у окна, на нижнем этаже дома Шварцев, и упакованный чемодан стоял на полу у ее ног. Она подошла к двери и открыла ее прежде, чем он успел постучать.
Она стояла перед ним готовая тотчас же отправиться в путь. Она вышла к нему с чемоданом и ничего не сказала. На самом-то деле она вообще до сих пор ничего ему не говорила. Просто вышла из дома и двинулась рядом с ним к калитке, и тут из дома вышли ее мать и сестра и встали на крыльце, наблюдая за тем, как они уходят.
Старуха мать была та еще забияка. Даже посмеялась над ними. «Ну и наглые же вы оба! Ишь потащились с постными рожами, а тут хоть трава не расти!» — крикнула она. И снова расхохоталась. «Да вам вдомек ли, что с утра по всему городу из-за этого будет адов скандал?» — спросила она. Натали не отвечала. «Ну что ж, скатертью тебе дорожка, драная шлюха, тебе и сукину сыну, с которым ты ускакала!» — крикнула ее мать, не прекращая смеяться.
Два человека свернули за угол и потеряли из виду дом Шварцев. Конечно же другие люди в домах на этой улочке тоже проснулись, и конечно же они слушали и дивились. Раз или два кто-то из соседей хотел натравить на мать Натали полицию, чтобы ее арестовали за непристойную брань, но другие уговаривали их не делать этого ради ее дочерей.
Из-за чего теперь плакала Натали — из-за того, что оставила старую мать, или из-за сестры, школьной учительницы, с которой Джон Уэбстер не был знаком?
Он готов был рассмеяться над самим собой. В сущности, он так мало знал о Натали или о том, что она может думать или чувствовать в такую минуту. Неужели он связался с ней только потому, что она была эдаким орудием, орудием, позволившим ему сбежать от жены и от жизни, которую он возненавидел? Неужели он просто ее использовал? Испытывал ли он к ней, если по чести, хоть какое-нибудь реальное чувство, понимал ли он в ней хоть что-то?
Он задумался.
Поднимаешь жуткий тарарам, тащишь в комнату свечи и картинку с Мадонной, расхаживаешь при женщинах в чем мать родила, накупаешь себе стеклянных лампад с распятиями, выкрашенными под бронзу.
Поднимаешь жуткий тарарам и изображаешь, будто крушишь весь мир, чтобы совершить то, что мужчина по-настоящему смелый сделал бы самым простым и понятным способом. Другой мужчина все, чем он сейчас занимается, провернул бы как нечего делать.
Что же это такое он затеял в конце-то концов?
Он уезжал, он осознанно бежал из своего родного города, в котором был уважаемым гражданином на протяжении многих лет, да что там — всю жизнь. Он уезжал из этого города с женщиной много моложе себя, с женщиной, которая просто ему приглянулась.
Всю эту историю ничего не стоило понять любому, любому человеку, первому встречному. Во всяком случае, каждый был бы совершенно уверен, что понимает. И вот уже люди удивленно поднимают брови и пожимают плечами. Мужчины собираются группами и говорят, женщины бегают по соседям и говорят, говорят. О, эти веселые пожиматели плечами! О, эти веселые маленькие болтуны! Куда человеку бежать от всего этого? Как, скажите на милость, ему к себе относиться?
Вот рядом с ним в полумраке идет Натали. Она дышит. Она женщина с телом, с руками и ногами. У ее тела есть туловище, а на шею насажена голова, и в голове у нее мозг. Она думает мысли. Она видит сны.
Натали шла по улице в темноте. Ее шаги пронзительно и отчетливо звенели по тротуару.
Что он знает о Натали?
Вполне может быть, что, когда они с Натали действительно узнают друг друга, когда столкнутся с тем, как непросто жить вместе, — что ж, вполне может быть, тогда вся затея кончится провалом.
Джон Уэбстер шел по улице в темноте, по полоске травы, какую оставляют между тротуаром и проезжей частью в городах Среднего Запада. Он споткнулся и чуть не упал. Что за чертовщина с ним творится? Неужто он снова начинает уставать?
Может быть, из-за усталости его и одолели сомнения? Как знать, может, все случившееся с ним этой ночью случилось потому только, что его охватило, сбило с толку какое-то мимолетное умопомрачение.
Так что же будет, когда умопомрачение пройдет и он снова станет разумным, здоровым, нормальным человеком?