Свадебный круг: Роман. Книга вторая.
Шрифт:
— Предположим, — осторожно ответил Серебров, поняв, что председатель опять заговорит о поездке, на этот раз к Макаеву, но тут — шалишь. Ни в коем случае он не поедет. Сереброва всегда настораживало упоминание о Макаеве. Ничего приятного от этого человека он не ждал. А у Григория Федоровича, судя по всему, в голове уже сплелась сеть, которую он надумал с помощью Сереброва закинуть в складские заводи «чугунки». Как решенное, Маркелов диктовал:
— Поедешь к Макаеву. Я вчера, как только узнал об этом шефстве, позвонил ему.
У Сереброва заныло сердце.
— Пошлите Козырева, — взмолился он, отодвигаясь в угол машины. — Я не снабженец,
— Козырев — не тот Козырь, — отметая взмахом руки все возражения, проговорил с пренебрежением Маркелов и, почувствовав сопротивление, напер еще сильнее. — Что, остригут тебя там?
— Я ведь инженер, а не толкач, — повторил Серебров.
— Инженер, инженер, мое дело — техника, — передразнил его Маркелов. — Мое дело — хлеб, мясо, молоко, а я — школу строй, столовую строй, заботься, чтоб было где мыть, брить, кормить, веселить. Если мы разделим: это твое дело, а то — мое, не пойдет оно, Гарольд Станиславович, намотай это на свой ус, не пойде-о-от! Я вот возвращаюсь из Бугрянска — руки в крапивнице. Думаешь, легко христарадничать да клянчить?
Председатель отвернулся от Сереброва раздосадованный. Чего стоит «христарадничание», Серебров знал, но если бы ехать не к Макаеву.
— Мне надоело все это! Противно, унизительно! — ударяя зажатыми в кулак перчатками по колену, крикнул Серебров. — Когда это кончится?
— Д-да, я вижу, ты чистоплюй, — проговорил разочарованно Маркелов.
— Ну и пусть чистоплюй, — проворчал Серебров, отворачиваясь к окну. Капитон, непроницаемо спокойный, вел машину, не встревая в разговор. «Газик», качнувшись на повороте, свернул к вокзалу и остановился около знака «Первый вагон». Шофер молча выбрался из машины и, засунув руки в карманы меховой куртки, побрел по платформе, чтобы не мешать председателю и инженеру сердиться друг на друга.
Маркелов мог взорваться, накричать на Сереброва, но он сдержался и говорил просительным голосом, печально глядя на катящиеся по рельсам цистерны с черными подтеками на боках.
— Завтра у меня отчет на сессии, я сам не могу. Съезди, замени. Ведь ты понимаешь, что пока нам на блюдечке никто ни кирпич, ни минеральные удобрения, ни бетонные столбы не подаст. Везде строят, везде нужда. Прохлопаем — останемся на бобах. Ведь завтра же к Макаеву из других хозяйств поедут люди. Надо опередить.
— Опередить, обогнать, — все так же расстроенно, продолжая щелкать перчатками по колену, с упреком проговорил Серебров.
— А как иначе? — взглянул на него остро Маркелов.
— А по справедливости, кому сколько достанется, — полный совестливости, начал Серебров. У Маркелова лицо налилось кровью, побелел розовый шрам на щеке. Он царапнул взглядом инженера, расстегнул душивший горло воротник шубы и проговорил с неясной угрозой:
— Слушай, Гарольд Станиславович, ты мне помогай, а не слова разводи, иначе дружбы у нас не будет. Если в разные стороны потянем, остановится воз. За всех болеть у нас сил не хватит, грыжу наживем, дай бог свою колымагу тащить. Учти, если бы Иван Калита был чистоплюй, он бы Русь не собрал, — блеснул Маркелов исторической аналогией, но она Сереброва не впечатлила.
— Вы понимаете, Григорий Федорович, у нас с Макаевым личные счеты. Мы с ним враги, вы понимаете, враги, — начал он.
Маркелов, откидываясь, захохотал. Для него, наверное, вообще не существовало таких чувств, как неловкость.
__ Да что ты мне арапа заправляешь?! — сквозь
смех выкрикнул Григорий Федорович. — Мне ведь Макаев сказал, что вы старые знакомые, что он рад с тобой увидеться, а его жена — твоя подружка детства.
Час от часу не легче.
— Так и сказал? — обмякая, промямлил Серебров.
Он вдруг понял, что эта его вспышка возмущения не ко времени и не к месту, но ничего не мог поделать с собой. Так ему не хотелось ехать к Макаеву, и он продолжал вывертываться из хватких лап председателя.
— Сказал, сказал. А если и не больно нравится человек, надо иногда себя зажать: ведь для колхоза, не для себя лично. — Маркелов вытащил из шубного захолустья теплый блокнот. — Пиши!
Они выбрались из машины, когда уже трубно прогудела подходящая электричка. Безгласный Капитон молча протянул инженеру билет. Вот, оказывается, зачем он бродил по платформе. Все знал наперед.
— Нельзя разевать рот, — подсаживая Сереброва на ступеньку вагона, напутствовал Маркелов. — Действуй! И не скупись. На уху зови, угости в ресторане, если надо. Ну, не тебя учить.
Без охоты Серебров спускался к проходной «чугунки». Он давно не был здесь. Рядами выстроились новенькие сверкающие стеклом цехи. В помине не было приземистых, крытых толем бараков. И не капканы, не патефоны делал, как раньше, завод, а редкостные асфальтоукладчики. По чистому — заводскому двору, украшенному оптимистическими диаграммами, прошагал он к новому зданию управления. И вот уже беспрепятственно добрался до обитой кожей двери с внушающей уважение табличкой «Главный инженер». Секретарша с приветливой улыбкой сообщила, что Виктор Павлович его ждет.
Макаев, еще больше посолидневший, сидел за широким, уставленным модной оргтехникой столом. Он начал красиво седеть: этакие голубиные крылья по вискам.
— Разрешите? — спросил Серебров севшим вдруг голосом.
Их разделяла ледяная гладь паркета. Надо было преодолеть ее и не поскользнуться, пройти с достоинством и солидностью.
Макаев, доброжелательный, уверенный в себе, вышел из-за стола и встретил Сереброва, пожал руку, попридержал за локоток. Будто никогда не пробегала между ними черная кошка, будто всегда делали друг другу только приятное.
— Ну, как доехали, Гарольд Станиславович? — спросил Макаев, откинулся в кресле, и раздался его неторопливый, раскатистый смех. — А мне вчера звонит ваш председатель: приедет Серебров. Я думаю: неужели Гарольд Станиславович? Он, говорит, самый. Значит, на трудный участок перешел?
Макаев не решался говорить Сереброву «ты», но, видимо, хотелось ему преодолеть скорее полосу отчужденности и перейти к знакомству накоротке.
— Да вот так судьба распорядилась, — проговорил, поламывая пальцы, Серебров. Он представлял чужую державу и с дипломатической галантностью вел разговор, не открываясь и не подпуская Макаева к себе. Ему показалось, что в глазах Макаева где-то глубоко замерла искорка-опасение, которую помнил Серебров с тех дней, когда приударял тот за его Надеждой. Уверенный, волевой блеск смял и бесследно подавил пугливую искорку. Собственно, чего мог теперь Макаев опасаться? Ничего. Даже воспоминание о давней неприязни могло вызвать только смех. Кроме того, Серебров был в его руках: сам явился, сам сдался. Макаев может щедро отвалить колхозу всякой всячины, а может и подзажать обещанные столбы-пасынки, может просто поиграть, поиздеваться и прости-прощай, ни с чем отправляйся в свои Ложкари.