Свадебный круг: Роман. Книга вторая.
Шрифт:
— Переводим животноводство на промышленную основу, — объяснил Серебров, беря из предложенной Макаевым коробки сигарету, — и до нас, до нечерноземных, дошли искусственные пастбища.
Ему хотелось сразу перейти к делу, но Макаев знал порядок и этикет. Махнув рукой на сонмище потренькивающих телефонов и подмигивающих глазков, на папку со словами «на подпись», он повел Сереброва по заводу. Мог бы сплавить его какому-нибудь заместителю по разным вопросам, говоруну-снабженцу, ведающему сбытом того, что не идет, а он вот. сам уверенно повел его по громыхающим цехам, где с непривычки кажешься лишним, не знаешь, куда ступить.
Над
Серебров подумал, что, наверное, к Виктору Павловичу несправедлив. Может быть, Макаев — отличный специалист, а он сам — мелкий придира.
Вначале Серебров шел вслед за Макаевым с неловкостью, возникшей от двойственного отношения: он не любит этого человека, а вынужден вежливо улыбаться и слушать его, но когда они поднимались по лестнице заводоуправления, Серебров уже был убежден, что не Макаев, а он сам теперь ханжа, двоедушный человек, он стремится сманить Надежду, все время толкает ее на измену, а Макаев выше всего этого, выше отчуждения и даже враждебности, которые укрепились в Сереброве. Это не достойно взрослых солидных мужчин. И они вели деловой разговор, который шел вторым слоем, не соприкасаясь с тем, о чем думал и что чувствовал Серебров.
Вернулись в кабинет.
— Вообще-то, — крутнувшись в винтовом кресле, сказал устало Макаев, — шефство для нас — надоевшая обуза. Столько людей посылаем, план трещит каждое лето.
Сереброва всегда бесили такие разглагольствования. Хотелось кричать о том, что индустрия поднялась на деревенских соках и люди работают на заводах, родившиеся в деревне. От целинной эпопеи Нечерноземье в стороне не было. Сколько уехало туда бугрянских людей! Обезлюдело село и оскудело, потому что подорвало себя в войну, отдало и уральским заводам, и целинным совхозам, и городам. И толкачом ему приходится быть из-за того, что промышленность машину сделает, а о запчастях не заботится. Сколько об этом было разговоров в поездах! Мог бы он сказать, что выросла и разбогатела «чугунка» тоже на соках, высосанных из деревни. Шефство — мизерная возвратная плата. Да и порой городская помощь — не в коня корм. Приедут иные помощники и думают только о том, где бы выпить.
— Да, — вздохнул Макаев, понимая, что тут гость раздокажет ему. — Все это так. Оба мы правы, так что без предисловий, в сей же час… Что мы можем дать?
Сереброва удивляли, далее ошеломляли люди, которые легко и свободно могли распоряжаться стройматериалами, машинами: какая-то смелая широта и щедрость чувствовалась в них. Таким был кирпичный бог Краминов, таким оказался Макаев.
То ли он хотел показать свое всесилье, то ли действительно Серебров попал к нерастраченным кладам, но разговаривать с Макаевым было неправдоподобно легко. С уверенностью и спокойствием
— Эхо мы можем в порядке исключения. С арматурой трудно, но что с вами поделаешь?! Бюрократическая мудрость гласит: лучше не сделать, чем не записать. Но я записываю, чтобы сделать. А вы напишите «слезницу», чтобы у нас было основание дать вам побольше.
Макаев окончательно разоружал Сереброва, лишал его последней возможности держаться холодно и отчужденно. Теперь Серебров сам себе казался мелким пакостником. Как можно принуждать Надежду ходить на торопливые воровские свидания от такого мужа, человека с широкой натурой! Удерживало его от окончательного падения в своих глазах только упрямство.
Помня наказ Маркелова о закреплении шефских связей, сам чувствуя, что таких покладистых шефов надо любить и ценить, Серебров предложил Макаеву продолжить разговор где-нибудь в более уютном месте. Макаев задумался.
— Я бы не возражал, если это было не в Бугрянске, а, положим, в Москве или даже Костроме. Здесь же меня всякая собака знает. Кроме того, уже не тянет как-то. Не тот возраст. Не тот, — откидываясь в кресле, повторил Макаев. — Давай лучше ко мне домой. Надежда ведь рассвирепеет, когда узнает, что ты был, — теперь уже Макаев уверенно вставил это «ты» и метнул взгляд на Сереброва. Не было в глазах опасливой искорки, и уши не рдели, значит, спокоен, уверен в себе был Виктор Павлович, а «ты» должен расценить Серебров как его благосклонность. И Серебров понял, что Макаев облапошил его. Серебров остался ^ со своим вежливеньким и беспомощным «вы», а Макаев уже уверенно подшивал его на «ты». Вроде бы приближал к себе, а на самом деле создавал дистанцию.
«А бог с ним, если это ему нравится», — подумал с досадой Серебров.
Чего не хотел теперь он, так это оказаться у Макаева дома. Это бы означало, что он окончательно признал Макаева, и свидетельницей всего этого стала бы Надежда. Ему казалось, что произойдет непоправимое, потому что он рядом с этим уверенным, всесильным Макаевым падет в Надеждиных глазах, и тогда прощай все. Он цеплялся за последнюю возможность.
— Мы посидим в ресторане в отдельной кабинке, — предлагал Серебров, но Макаев не оставлял ему никакого выбора.
— Зачем? Поедем ко мне. Если я расскажу Надежде, а я от нее ничего не скрываю, если расскажу, что был с тобой в ресторане, она навеки проклянет меня.
Серебров сомневался, что Надежда будет из-за этого сердиться, она обрадуется, что Серебров не поехал к ним, избавил ее от щекотливого положения. Но раз Макаев сказал, что Надежда проклянет, считалось, что так оно и будет.
— Мне еще домой надо к старикам, — неуверенно проговорил Серебров.
— Ресторан не меньше времени съест, — резонно заметил Макаев.
С ним было трудно спорить. И полагалось закрепить договор. Хорошо, что успел он захватить в вокзальном ресторане коробку хороших конфет. Все-таки не с пустыми руками явится перед Надеждой. Но это утешало мало.
Виктор Павлович в модной дубленке, веселый и уверенный, покручивая на брелочке ключ от машины, вывел гостя из заводоуправления. Серебров чувствовал себя замухрышкой рядом с высоким, даже величественным Макаевым. Впору забежать вперед и, льстиво заглядывая благодетелю в глаза, хихикнуть. Будто связан по рукам и ногам.