Свадебный круг: Роман. Книга вторая.
Шрифт:
Генка Рякин, которого в институте не принимали всерьез, который всегда был хохмачом, оказался нужным и влиятельным человеком. Серебров взял у Маркелова бумаги и пошел искать Рякина.
В узеньком кабинетике Серебров увидел округлившегося, сытенького, внешне переменившегося Генку Рякина.
— Гарик! — крикнул тот и выскочил из-за стола. — Рядом живем, а не видимся. Ты в колхозе, я слышал. Зачем?
Рякин никогда не отличался деликатностью. Он напрямую требовал сказать, на чем погорел Серебров, если из райкома комсомола
— Хочу испытать себя в деле, — привычно ушел от объяснений Серебров.
— Не заправляй арапа, «испытать себя в деле», — передразнил Рякин. — Эх, а помнишь, как мы чудили в Крутенке? — и захохотал. Смех у него был прежний, оглушающий. Все помнил Серебров: и как чудили, и как удрал Генка. Рякин же об этом вспоминать не стал. Как в былые дни, перейдя на гулкий шепот, посвятил Сереброва в куцый командировочный роман: у-у, была знойная женщина и даже не хромая! Для него жизнь была по-прежнему вереницей веселых приключений.
С трубами все решилось, в «загашнике» нашел Рякин припасенные на «черный день» метры. У Виктора Викторовича, который благодаря Рякину оказался просто Витей, даже вставной глаз потерял оптимистический блеск, когда Серебров положил подписанный наряд. Хотелось позлорадствовать, отомстить Вите Гонину за унижение, пристыдить: где совесть, блатники вы, а не работники.
— Черт бы их побрал, вот ведь развелось племя. Паразитируют на несчастье, улитки, печеночные сосальщики! — разошелся Серебров. — Государственное, а отдают, как свое кровное, тьфу!
— Не надо обижать, — успокаивая, по-христиански призывал Маркелов своего инженера к всепрощению. — Рука дающего не оскудеет. Не последний раз зашли мы сюда. Поругайся с ним, а он потом умор-щит, ей-богу уморщит, недодаст.
Маркелов пригласил и одноглазого Витю, и Рякина отобедать с ними. Серебров думал, что те станут ломаться, но и Витя, и Генка понятливо вытащили из шкафов одинаковые бордовые новенькие дубленки, одинаковые ондатровые шапки и, похожие, как куклы одной модели, конспиративно пошагали вперед. Присоединились только около машины. Разделись в гостиничном номере у Маркелова. Растерянным голосом забитого, темного человека Григорий Федорович пожаловался:
— Плохо у нас в деревне, ребята. Водка кончилась, дак я уж одеколону купил. Пьете ли одеколон-то?
Генка громогласно крякнул, зная маркеловскую любовь к розыгрышу, Витя Гонин посмотрел с недоумением. Здоровый глаз обиженно вспыхнул и печально погас.
Маркелов достал из портфеля круглые трехсотграммовые бутылки с югославским коньяком.
— Раздавим «воробышка»? Вы уж простите, нет водочки.
— Ну, что же, — разглядев этикетку, принял шутку одноглазый Витя, и здоровый глаз у него сверкнул весело, сравнявшись по оптимизму с протезом.
О-о! Это были натренированные питухи: и Витя Гонин, и Рякин не пили, а выплескивали содержимое рюмок в рот. Серебров чувствовал, что уступает им. Рякин лихо пил, с хрустом закусывал салатом из свежих огурцов и, как в былые времена, пугал своим громовым хохотом официанток, рассказывая для затравки о том, какой у него голос: кашлянул вчера, старушку «скорая помощь» увезла.
На цыганистом Генкином лице весело играли глаза, хотелось ему откровенности. Подмигнув, он сказал Вите, чтоб задернул тот тяжелую портьеру кабины.
— Так вот позвонила мне вчера одна потрясная дева и даже не хромая, — гулким шепотом начал он выдавать «историю». От «истории» к «истории», которые наперебой рассказывали Витя и Рякин, вроде становилось все больше доверительности. Рякин и Витя Гонин обещали уже Маркелову найти и уголки, и трехдюймовые трубы. Григорий Федорович растроганно приглашал «ребят» на ушицу и на медок.
Генка окончательно отмяк, разоткровенничался, что у него машинка-развалюшка, один номер оставался целым, а теперь бегает так, что не уступит новой «Волге», что начальство его любит за строгость. Он ведь запросто делает разъяснения «на научной основе».
Дошло до пари: Рякин заявил, что за пятнадцать минут очарует обслуживающую ближний столик гвардейски сложенную официантку.
— По-моему, на три балла, — с пренебрежением скривился Серебров.
— Учти, некрасивых женщин не бывает, бывает мало вина, — назидательно уточнял Рякин, поднимаясь.
Маркелов прекратил спор, позвав в номер.
Парни разохотились и там еще раздавили «воробышка». Только после этого у Генки стал заплетаться язык, но Витя Гонин выпить мог бы еще: оба глаза смотрели почти трезво.
Развезя на такси изрядно подгулявших Рякина и Гонина, Серебров поехал к отцу и матери. Вот и родной дом с отцовскими «окнами РОСТА».
Бывая дома, Серебров много рассказывал о Маркелове, но побаивался приводить домой ложкарского феномена. Он знал, что мать не удержится и станет вспоминать о том, как божественно играл Гарик на скрипке, как изумительно читал стихи, а вот оказался в деревне. Почему он такой неудачник?
— Перестань, — не выдерживал Серебров таких вздыханий. — Не могу же я всю жизнь тащить как непрощенный грех эту скрипку!
Отец таких разговоров не заводил, он нес шахматную доску и расставлял фигуры.
— Кто кого: город или деревня, — заводя руки с фигурами за спину для жеребьевки, спрашивал он.
И сегодня сели они за шахматную доску: большой лобастый в роговых очках Станислав Владиславович и тонкий быстрый сын, не похожие друг на друга.
От рассказов о Маркелове Гарька не удержался.
— Такой хохмач, — выдвигая пешку, проговорил он. — Вот при мне доярок наставлял на ум: «Девоньки, кормов нынче столько, что молоко не только из сосков, а из рогов должно бежать». Или вот сеяльщиков весной спрашивает, зачем гранулированные удобрения вместе с семенами высевают?