Свадебный подарок, или На черный день
Шрифт:
Вдруг за дверью закашлял ребенок. Виктор вздрогнул, но сразу спохватился — здесь можно кашлять, это в подвале нельзя.
— А если некоторое время обойтись без прислуги? — неожиданно спросил Феликс.
— Как это… без прислуги?
— Живешь одна.
— Все равно. Алину все равно не могу. Как же я объясню знакомым, которые приходят, отчего это я вдруг заслонила шкафом дверь в бывшую мамину комнату? А не заслонить, чтобы она просто так там жила… Теперь такие строгости!
Феликс молчал, и она это приняла за согласие. Заговорила более уверенно:
— Придут
Сейчас ему, наверно, надо подняться, чтобы избавить Феликса с Марией от необходимости унижаться перед Стефой. Да и саму Стефу освободить от этих объяснений. Но тогда он должен будет вернуться в подвал ни с чем…
Нет, ему нельзя подняться и уйти. Но и оставаться, ставить людей в такое трудное положение — тоже нельзя.
— А если… — Феликс умолк, словно что-то обдумывая. — Если у Алины будет какой-нибудь документ?
— Откуда?! — Даже Мария удивилась.
Он не ответил. Только более спокойно повторил:
— И все-таки допустим, что у Алины будет какой-то документ.
— Так ведь… наверно, фальшивый.
— Во всяком случае, не на имя мадам Зив.
— А фотография? — ухватилась Стефа. — Даже на временном удостоверении должна быть фотография.
— И отпечаток пальца, — уточнил Феликс.
— Отпечаток — это неважно. А вот то, что Алина черноволосая…
— У меня есть перекись, — поспешила успокоить ее Мария. — От перекиси волосы, сама знаешь, как светлеют.
Феликс опять что-то обдумывал.
— Откажи той, которую хотела нанять, и сможешь всем говорить, что Алина — вместо уволенной Вероники.
— Что ты? Как же… Как же я могу… чтобы Алина…вместо… Нет, нет! И… и я же потому уволила Веронику, что не хочу с ребенком.
Не возьмет она их. Не возьмет.
— А… — Феликс опять уставился в пол, — …а без ребенка?
— Исключено! — Виктор понимал, что крикнул слишком громко, и повторил тише: — Это совершенно исключено.
— Не бурли. И ты, — Феликс снова смотрел на Стефу, — не торопись отказывать. От того, что мы с тобой сейчас решим, зависит — давай все называть своими словами — расстреляют ли Алину с ребенком или нет. Можно, конечно, успокаивать себя надеждой, что их в том погребе не обнаружат. Но они там замерзнут. Понимаешь, замерзнут! Я не представляю себе, как они до сих пор живы. Особенно Яник.
Виктор не выдержал.
— Я понимаю, что хочу от вас… от всех вас непосильного…
— Оставь свое благородство на потом, — прервал его Феликс.
Стефа молчала.
— Видишь ли… — Феликсу этот разговор тоже дается все с большим трудом. — Если только бояться, только думать о том, что они могут найти, покарать, то ведь и теперь, уже через минуту на лестнице может раздаться топот, трезвон и стук прикладами в дверь.
Женщины вздрогнули.
— Но пока я не напомнил, ты же не думала об этом. А у Виктора, насколько я понимаю, никакого документа нет. И, как видишь, он не блондин.
— Но он у вас. И если немцы нагрянут, ты… вы с Марией что-нибудь
— Можно заранее сочинить подходящую версию. — Феликс задумался. — Например, что прежде ты этой женщины не знала. И это будет почти правда, ты же на самом деле не знала какой-то Марцелины, Вероники, или еще как там по документам будет называться Алина. Станешь божиться, что пришла эта Марцелина или Вероника с рекомендательным письмом от госпожи…Придумаем какую-нибудь госпожу с громкой, желательно смахивающей на немецкую, фамилией. Для большей верности и само письмо настрочим.
Он опять говорит только об Алине. И Виктор напомнил:
— Одна, без Яника, Алина не сможет…
Но Феликс на эти слова не обратил внимания.
— Подумать тебе, конечно, надо. И решать только самой, без советчиков. Ни мы с Марией, ни сам благородный джентльмен Виктор не будем тебя неволить. Словом… Сейчас я тебя провожу домой. Так сказать, откуда привел, туда доставлю. А завтра, с любым решением, приходи пораньше. Виктор остается ночевать у нас.
В столовой опять пробили часы. Уже два.
Надо было остаться на кухне. Раз все равно не лег, лучше бы сидел там. По крайней мере, не лезли бы в голову эти неврастенические мысли. Впрочем, не такие уж они неврастенические. Вполне возможно, что живущий в этой комнате эсэсовский офицер руководит расстрелами. И может быть, это он определяет, сколько человек в эту ночь расстрелять — тысячу, три тысячи или просто столько, сколько успеют «ликвидировать» до рассвета. А там, в лесу, в окружении свиты лично следит, как солдаты расстреливают. Потом приходит сюда, ложится на этот диван и отдыхает.
Но хватит! Он не должен думать об этом. Здесь детская. У той стены стояли две кроватки. И никакого ему нет дела до того, чьи в шкафу вещи. Шинель и шапку Феликс вынес отсюда и повесил в передней. На случай непрошеных гостей. Так и объяснил:
— Если заявятся проверять документы, не станут же они беспокоить «спящего в крайней комнате господина штурмбанфюрера».
Да, в изобретательности Феликсу не откажешь.
Но для Яника он ничего, кроме приюта для сирот, придумать не смог.
В первое мгновенье мысль отдать ребенка в приют и ему самому показалась спасительной. Но, увы, только в первое мгновенье. А когда Феликс убеждал, что приют теперь, пожалуй, единственное относительно безопасное место, что заведующий, какой-то Унтулис, их земляк, неплохой человек и, хочется верить, не откажет, а чтобы избавить его от лишнего риска, можно Яника оставить в условленное время на крыльце, пусть его там «случайно» обнаружат как подкидыша, он уже думал совсем о другом. Как объяснить Янику, почему он там должен быть один и никому не проговориться, что у него есть мама с папой, бабушка, дедушка? Как внушить, чтобы не рассказывал, откуда его сюда привели? Как втолковать, что даже когда очень захочется нельзя сходить по малой нужде при другом мальчике? Не может ребенок выдержать столько запретов, выдаст он себя.