Сват из Перигора

Стюарт Джулия

— А какой штраф? — спросил Жильбер Дюбиссон, почтальон.

Жан-Франсуа Лаффоре потер верхнюю губу, что-то неразборчиво пробормотав.

— Сколько, сколько он сказал? — послышался голос с задних рядов.

— Сколько вы сказали? — переспросила Лизетт Робер.

— Сто евро, — повторил человек из совета.

— Сто евро! — воскликнул Марсель Кусси, фермер.

— За прием ванны в своем же собственном доме?! — возмутилась мадам Моро.

— Как я уже говорил ранее, решение здесь принимаю не я, — повторил Жан-Франсуа Лаффоре, смахивая каплю пота с виска. — Если у вас есть желание обсудить этот вопрос более глубоко, у меня при себе имеется список лиц, к которым вы можете обратиться официально. Как вы убедитесь сами, моего имени в списке нет.

— А как это вы узнаете, кто принимал ванну, а кто — нет? — поинтересовалась Лизетт Робер.

— Путем выборочных проверок, — ответил Жан-Франсуа Лаффоре. — Детали проверок будут уточнены позднее. Другими. Не мной.

То, что произошло потом, Жан-Франсуа Лаффоре так и не смог понять. Еще секунду назад человек из совета стоял внутри бара — и вот он уже лежит, распластавшись, на другом конце площади, а его кожаный портфель приземляется рядом секунду спустя. Оправившись от шока ровно настолько, чтобы встать на ноги, чиновник зайцем припустил к своей машине. Но стоило ему повернуть ключ, как страх, прятавшийся внутри, узлом скрутил желудок и вывернул его содержимое. Открыв дверцу, Жан-Франсуа Лаффоре оросил заросли крапивы обильной рвотой…

Гийом Ладусет на собрании не присутствовал, противопоставив торгашеской тактике Фабриса Рибу настойчивое заявление о своей занятости. Положив трубку телефона на место, он снял ключ от парикмахерской с гвоздика у каминной полки на кухне, сунул в карман брюк и запер за собой парадную дверь. Несколько минут он молча стоял, прислонившись к двери спиной, тепло от дерева просачивалось в ладони. Вдруг, без предупреждения, Гийом вновь отпер дверь и влетел внутрь. Но в комнате по-прежнему было пусто…

В парикмахерской стояла духота. Гийом толкнул дверь — по полу рассыпался ворох писем. Парикмахер огляделся, отмечая про себя пыль, что скопилась на зеркале всего за неделю с хвостиком. В раковине — засохшая ящерка, еще хранящая гримасу долгой и мучительной смерти от обезвоживания. Соскользнувшая с крючка серая нейлоновая накидка осела на пол, точно сраженное расстрельной командой тело. Собрав все свое мужество, Гийом провел ладонью по спинке кресла, обитого черной кожей, — и миллионы мельчайших обрезков волос разлетелись вокруг, искрясь в косых солнечных лучах.

Напомнив себе, что сегодня — начало его новой жизни, Гийом Ладусет принялся за работу. Подбирая с пола корреспонденцию и укладывая ее ровненькой стопкой у двери, чтобы позже забрать домой, он думал: «Прощай, перхоть, прощай навсегда». Складывая накидку, он бормотал: «Никакого больше притворства перед клиентами, мол, вовсе они не лысеют». Отодвигая от стены скамью и нагнувшись за двумя пустыми пакетиками из-под печенья «Пти Борр Лю», он говорил себе: «Хватит вдыхать обрезки, которые рано или поздно образовали бы шар из волос в моих легких и убили меня». Ободренный мыслью о том, что он спасся от неминуемой смерти, бывший парикмахер сгреб все, что было выставлено на продажу, в пластиковый пакет, среди прочего расчески трех разных цветов, баночки с помадой для волос цвета инжира и бутылочки тоника с изображением идеально ухоженного джентльмена.

В отдельную коробку он сложил свою пусть небольшую, но весьма любопытную коллекцию, включая мисочки для бритья, деревянные шарики, что закладывались за щеку, набор медных щипчиков для усов и целый арсенал опасных бритв. Поверх всего этого Гийом аккуратно пристроил оригинал рекламного объявления, пропагандирующего метод доктора Л. Паркера — лечение облысения электричеством, — с картинкой клиента в шапочке, стянутой ремешками. А затем перешел на другую сторону комнаты и взглянул на диплом Академии мастеров-парикмахеров Перигора, вставленный в деревянную рамку, — но какой-то внутренний стопор не дал ему снять диплом со стены.

Когда прибыл Стефан Жолли — забрать парикмахерское кресло и раковину, — Гийом Ладусет, не в состоянии смотреть на все это, ретировался на задний двор, предварительно напомнив булочнику, чтобы перекрыл воду. После того как задание было выполнено, друзья встали у двери и оглядели пустую комнату.

— Почему б тебе просто не побелить ее? — предложил булочник.

— Она и так была белой целых двадцать два года. Как насчет бледно-розового?

— Бледно-розового? Для чего тебе бледно-розовый?

— Это романтично.

— Так красят в богадельнях.

— Ну а какой бы цвет выбрал ты?

— Белый.

— Я не хочу белый, — сказал Гийом. — Как насчет голубого?

— Слишком холодный.

— Кремовый?

— Если ты согласен на кремовый, с тем же успехом можно взять белый.

— Как насчет зеленого? Мне нравится зеленый.

— Цвет школьных классов, — ответил булочник.

— А красный?

— Красный? Вообще как в борделе. Кстати, почему б тебе не открыть бордель?

— Стефан, ты можешь не отклоняться от темы? У меня цвета кончаются.

— Белый, — ответил тот, прежде чем вернуться обратно в булочную…

В то утро, когда Гийом Ладусет открыл свое новое предприятие, солнце палило с таким неистовством, что голуби буквально посходили с ума. Не в состоянии вспомнить, как надо летать, они семенили за мадам Ладусет в перисто-серой тени, признавая за старушкой схожие страдания и муки. Некоторые из них — точно в доисторической части птичьего мозга вдруг вспыхнула какая-то искра — решили, что вновь превратились в рыб. Мсье Моро обнаружил шесть голубей, утонувших в фонтане, который якобы исцелял от подагры, — вода смыла помет с их чешуйчатых розовых лапок. Желание отнести голубей на кухню жене испарилось мгновенно, стоило мсье Моро заглянуть птицам в глаза. Застывший безумный взгляд привел старика в такой ужас, что с наступлением темноты он отнес их всех скопом на кладбище и похоронил как можно ближе к церковной стене.