Сватовство майора
Шрифт:
— Дела… — покачала головой Евдокия, едва за следователем захлопнулась дверь. — Мало того, что ночью меня напугал, так теперь еще и днем! Так никакой нервной системы не хватит!
— Дусь, — жалобно протянула я, — ты ему веришь?..
— Не знаю. — Она уставилась на меня. — Подозрительный он какой-то, покладистый, что твой Ромка. Но Ромку-то ты вон сколько воспитывала! А этот… Представляешь, Жень, он сегодня ночью…
После разговора с Эдиком утомленная Евдокия отправилась на покой в квартиру Веника. В спальне, быстренько скинув с себя царские одежды, Дуська повалилась на кровать и моментально уснула. Через какое-то время ее организм начал подавать недвусмысленные сигналы. Каково же было ее удивление, когда она, включив ночник, обнаружила рядом с собой крепко спящего мужчину, да не просто мужчину, а Вовку-следователя. Причем одна рука его покоилась на Дуськиной груди. Первым желанием Евдокии было, разумеется, разбудить следователя. Однако дело это непростое и весьма шумное. К тому же Вовка спросонья может запросто послать куда подальше. Скинув тяжелую руку Ульянова со своего шикарного бюста, она удалилась в туалет и там задумалась — пойти спать ко мне или остаться у Веника? Меня будить Дуська не решилась, предположив, что я могу послать еще дальше. У Веника же спальных мест больше не было, так что сестра вернулась под крылышко к Вовчику. И вот ведь примечательно: едва Дуська заняла место в кровати, Вовкина рука вернулась в исходное положение. Открыв глаза, Евдокия обнаружила, что сосед по койке внимательно рассматривает ее. Какое-то время они изучали друг друга, а потом… Потом произошло то, что и должно было произойти. Видать, с перепугу сестрица помчалась стряпать завтрак для любимого. А что? Вовка мужчина видный, неженатый, Дуська тоже девушка свободная, глядишь, что-нибудь и склеится у них!
Закончив рассказ, Дуська вопросительно посмотрела на меня. Я сконфуженно хрюкнула и заметила:
— Дуся, теперь как честный человек он обязан на тебе жениться.
— Я тоже так думаю, — сказала сестра и принялась допекать блины.
Теперь мне стало понятно, откуда такое благодушное настроение у Вовки. Давно пора было его женить, а то человек одичал совсем. Борется и борется с преступностью, словно у него других дел нет, честное слово!
— Ладно, Дуська, благословляю тебя как младшая сестра. А теперь нам пора идти!
— Куда это? — удивилась невеста.
— Ну… у меня же еще два адреса клиентов этой несчастной фирмы. Вот и навестим девушек. А вечером, когда придет Вовка, используем его хорошее расположение духа в корыстных целях!
Ксерокопия второго паспорта принадлежала девушке с красивым именем Олеся.
Жила Олеся на улице Вокзальной, в старом доме гостиничного типа. В подъезде без признаков домофона или, на худой конец, кодового замка невыносимо пахло кошками, а у самого входа лежало какое-то существо в лохмотьях, издававшее нечленораздельные звуки. Мы с Дуськой, поморщившись, брезгливо переступили через него, поднялись на третий этаж, и я решительно позвонила. Дверь долго не открывали. Наконец, после третьего звонка, на пороге появилась заспанная девушка лет двадцати — двадцати двух.
— Здравствуйте, — поздоровалась я. — Меня зовут Зайцева Евгения. Я частный детектив. А это — моя помощница, стажер, можно сказать. А вы, простите, Олеся Кравченко?
Девушка молча кивнула.
— Очень хорошо! — обрадовалась я. — Нам необходимо с вами поговорить. Разрешите войти?
Не дожидаясь приглашения, я, чуть отстранив девушку, прошла в квартиру. Что такое квартира гостиничного типа? Это минимальная квадратура жилой площади, пригодная разве что для кролика. Крохотная кухонька и минимум санитарных удобств в виде душа. «Хрущовка» в сравнении с таким жильем кажется президентскими апартаментами.
В миниатюрной комнатке, больше похожей на кукольный домик, на разобранной постели мощно храпел здоровенный детина. Я не стала смущать и без того смущенную хозяйку и прошла на кухню. По столу, занимавшему почти все кухонное пространство, нагло разгуливали тараканы, подъедавшие остатки обеда. К тараканам у меня особое отношение, поэтому я, завидев усатых тварей, приготовилась падать в обморок. К счастью, на помощь мне пришла Дуська.
— Это что? — Она нахмурилась и указала на живность.
Олеся смахнула прусаков какой-то тряпкой. Прибрав на столе, сказала:
— Присаживайтесь, пожалуйста.
Мы уселись за стол и взглянули на хозяйку. Ее темные, почти черные глаза смотрели доверчиво и испуганно.
— Олеся, — задушевно начала я, — скажи, а что тебя связывает с фирмой «Феникс»?
— Работа… — Девушка потупилась.
— Что? — переспросила Евдокия.
— Работа, — повторила девушка. И вдруг расплакалась.
Олеся Кравченко приехала в наш городок с Украины. Там она жила в небольшом селе вместе с матерью и двумя младшими братьями. Мать всю жизнь работала на ферме дояркой, а отца, сколько девушка себя помнила, у них не было. Вернее, по словам матери, он был, но спился и отдал богу душу, когда Олесе было два года, а братишки-близнецы только родились. С самого раннего возраста девчушка взвалила на свои плечи ответственность за братьев и за себя. Мать с раннего утра до позднего вечера пропадала на ферме. Кухня, стирка, уборка — все было на Олесе. Даже в школу дети пошли вместе. Олесе тогда было девять, а братьям, Мише и Грише, по семь. Дети уже учились в девятом классе, когда в доме появился отчим, механизатор с областной МТС. Мужчина видный, здоровый и пьющий. Он с первых дней принялся воспитывать детей, учить их уму-разуму. Олеся старалась избегать сурового отчима, однако матери, которая тоже стала прикладываться к бутылке, это не нравилось. Как-то на Новый год, когда мать Олеси приняла солидную дозу самогона, а дети уже отправились спать, в комнату к Олесе вошел отчим и, ни слова не говоря, накинулся на нее. Девушка кричать не решилась, боялась испугать братьев и вызвать гнев матери, но отбивалась как могла. Отчим, разумеется, был сильнее. Справив свои дела, он залепил Олесе звонкую оплеуху и заявил, что теперь два раза в неделю будет к ней приходить, а если она вздумает пожаловаться матери, то он просто-напросто убьет ее. Утром Петро — так звали негодяя — потребовал у жены денег на опохмелку, а у Олеси «приличной закуси», ибо к нему должны были явиться товарищи. Мать побежала к соседке, варившей самогон, а отчим подошел к девушке и, гадко ухмыляясь, заявил, что и его товарищей она должна ублажить по полной программе. Олеся убежала в лес, что был за околицей, и просидела там до темноты. Оставаться в лесу дольше она не решилась: холодно, да и есть хотелось. Вернувшись домой, она обнаружила совершенно пьяную мать, уже спавшую на кухне (братьев же отправили ночевать к соседке), и двух приятелей отчима. Увидев Олесю, отчим пьяно ухмыльнулся и приказал девушке посидеть с ними. Она безропотно подчинилась. Понимая, что ее ждет, Олеся выпила целый стакан самогонки. Вскоре мозг ее затуманился, и она перестала что-либо соображать. С утра болела голова и ныло все тело. Отчим погладил девушку по волосам и выразил устную благодарность. Друзья его остались довольны. Время шло. Близились экзамены. Олеся, понимая, что дальше так продолжаться не может, решила сразу после сдачи выпускных экзаменов за девятый класс бежать из дому. Она слышала, что где-то в Москве у них есть родственница, не то тетка, не то еще кто-то… Когда никого дома не было, Олеся залезла в шифоньер к матери и отыскала там письма двухлетней давности. Они были действительно из Москвы. Но только не от тетки, а от отца. Вместе с письмами там лежали и квитанции о переводе денег. Письма девушка спрятала у себя в комнате, под подушку. По ночам, когда все засыпали, она читала их, и слезы не давали ей уснуть.
Отец Олеси, обрусевший поляк из Кракова Ладислав Бжезински, появился в их селе после окончания университета. Его как молодого специалиста приняли на работу в качестве агронома. Как-то в клубе он познакомился с молоденькой девушкой, ученицей восьмого класса местной школы. Маня — так звали девочку — была хоть и молодая, да бойкая. Она в два счета окрутила парня, и по осени, как водится, сыграли свадьбу. Маня наотрез отказалась брать фамилию мужа. «Не желаю быть Бжезинской! — твердила она. — Это ты у меня шляхтич, а я как была Кравченко, так и останусь!» Так и вышло, что у новорожденной девочки была фамилия матери. Ладислав обожал дочурку. Он вставал к ней по ночам, менял пеленки, гулял и, если б такое было возможно, кормил бы грудью. Целый год молодая семья жила счастливо, пока… Пока не появился в селе разбитной парень, бывший уголовник Василь Ковтун. Василь разгуливал по улице с папиросой в углу рта, в неизменной кепке и с закатанными рукавами. Разгуливал, демонстрируя всему миру сделанную на зоне шикарную наколку — церковные купола с крестом на маковке. Маня стала все чаще задерживаться на ферме. Односельчане поговаривали, что она «спелась с уголовничком», но Ладислав не верил в досужие разговоры. Все свободное время он посвящал Олесе. Однако жена являлась домой поздно, и от нее все чаще попахивало спиртным. Она тотчас же заваливалась на кровать и похотливо улыбалась. Прежней близости между супругами уже давно не было.
Каково же было удивление Ладислава, когда жена заявила о своей беременности. Все стало на свои места. Он понял причину поздних возвращений жены, блудливую улыбку на ее губах и какую-то томную усталость. Однако Ладислав понимал, что бросить жену — а тем более любимую дочурку — не в силах. Стиснув зубы, он продолжал ухаживать за Олесей и старался закрывать глаза на похождения жены. Вскоре Маня родила близнецов, Мишку и Гришку. Как и положено, Ладислав забрал жену из поселковой больницы. Пока они шли домой, встреченные односельчане поздравляли родителей с прибавлением в семействе, а сами прятали ухмылки. Дома Ладислав заявил жене, что за чужими детьми ходить не собирается. Маня хрипло рассмеялась и ответила, что у них в семействе баба — это он, а раз так, то ему и растить детишек, а уж чьи они — не его собачье дело. Сказав так, она куда-то ушла. Вскоре Василя, так и не признавшего близнецов, снова посадили, и Маня притихла на время. А потом началось то же самое, только на сей раз мужики менялись почти каждый день.
После долгих бессонных ночей Ладислав решился наконец на отчаянный поступок — ушел из дому. Гордость не позволила ему и дальше терпеть насмешки окружающих и презрение жены. Он ушел, не взяв из дома ничего, кроме запасного комплекта белья и фотографии Олеси. Оглушенная внезапно свалившимся на нее одиночеством, Маня взялась за ум, забросила все свои похождения и принялась в одиночку воспитывать детей. Про Ладислава она даже и не упоминала. Когда же Олеся задала вопрос о папе, Маня накричала на нее и заявила, что отец спился и умер. Что ж, объяснение вполне удовлетворило девочку, тем более что на селе таких случаев было несколько. Через какое-то время стали приходить письма из Москвы, но мать говорила детям, что это — от дальней родственницы, и прятала конверты в шифоньер.
Наверное, так бы и жила Олеся в глухом украинском селе, если б не появился Петро, новый супруг Мани. Терпеть его издевательства больше не было сил, и Олеся, прочитав письма отца, украла у матери деньги и отправилась в Москву. Помыкавшись с неделю в столице, она все-таки нашла отца. Ладислав теперь преподавал в сельскохозяйственной академии, защитил диссертацию, обзавелся новой семьей и жил в престижном районе Москвы. Увидев однажды на пороге своей квартиры Олесю, исхудавшую и уставшую, он заплакал от радости и жалости. Накормив, напоив и отмыв девушку, он усадил ее напротив и принялся расспрашивать о жизни в селе. Монотонным голосом, словно рассказывала не о себе, а о посторонней девочке, Олеся поведала свою историю. Ладислав пришел в ужас и заявил, что Олеся останется у него, что он устроит ее в лучшую школу, а потом, бог даст, и в институт. Уже лежа в постели, девушка плакала от счастья и благодарила судьбу. Впрочем, судьба оказалась не столь благосклонна, как сперва показалось наивной девочке. Новая супруга Ладислава категорически заявила, что не желает видеть его дочь у себя в доме, что это наносит моральную травму одиннадцатилетнему сыну. «Какую же травму?» — удивился Ладислав. «Твой сын с таких лет начинает общаться с проститутками! — воскликнула жена. — Представляешь, к чему это может привести?!» Однако отец Олеси был непреклонен и сказал, что девочка останется у них до тех пор, пока не окончит школу, а потом будет видно. Мадам Бжезинская поджала губы, но спорить не стала. «Ладно, — решила она, — я эту девку и так выживу!»