Свердловск 1977
Шрифт:
Вечером меня разместили в небольшой ведомственной гостинице, находящейся в верхнем парке. Микоян мимоходом заметил, что там до меня никто не доберётся, а к вечеру вопрос окончательно решат. Доступ для посторонних на эту территорию закрыт. То, что у меня образовалась большая проблема, я понял слишком поздно. Уже под вечер, когда Степан Арамович, как бы между прочим, сказал, что со мной хотел бы встретиться академик Капица, который проживает тут же, по соседству. То, что встреча будет не по желанию академика, а по просьбе Микояна, для меня не новость. Просто слух у меня хороший, и говорит по телефону Анастас Иванович громко. Страхуется Дед. Не просто же так он отправляет меня к человеку, с даром научного предвидения.
– Хорошо выглядите,
– В каком смысле?
– на секунду отвлёкся он от дороги и от управления автомобилем.
– В самом прямом. А вот я, вашими молитвами, себя бомжом сегодня весь день ощущаю. Я в этой одежде больше суток, безвылазно. После автобусов н самолётов. Весь помятый и далеко не свежий. Или вы думаете, что в той сумочке, что я на плече таскаю, у меня припасён целый гардероб? Так вот нет. Из одежды там только спортивные трусы и майка. Перед Андроповым меня оборванцем выставили - это ладно, стерплю. Перед Капицей - увольте. Предлагаю сначала озаботиться одеждой, затем душ и глажка, и только потом встреча.
– То есть для тебя Капица важнее Андропова?
– улыбнулся, между делом администратор, разворачивая машину.
– Важнее не важнее, а на встречу к нему в кроссовках не пойду, - отрезал я, набычившись.
Талантливейший учёный, ученик Иоффе, защитивший в Кембридже докторскую диссертацию за работы в Кавендишской лаборатории Резерфорда, и идейный бунтарь всю свою жизнь - вот как я воспринимаю Петра Леонидовича Капицу. Память мне подсказывает, что Нобелевским лауреатом он станет только через год, в 1978 году, за открытие тридцатилетней давности. В своё время под институт для этого учёного Сталин отвел бывшую княжескую усадьбу, а специальным решением Политбюро была выделена валюта на выкуп в Англии оборудования Мондовской лаборатории. Академик является одним из немногих, кто имеет право обращаться непосредственно к руководству страны, и высказывать своё мнение, не всегда совпадающее с официальным. Более полную информацию об академике я получил почти случайно. Старушка, божий одуванчик, в чьём ведении находились утюг и гладильная доска в гостинице, оказалась старожилом Института Физических проблем, работая тут с довоенных времён. Среди вороха информации, мне удалось выловить крупицы необходимых знаний, восполнивших разрозненные сведения в моей памяти. Жизненный путь Петра Леонидовича, пусть и со слухов, которыми в основном в своих рассказах оперировала бабуленция, стал более менее понятен. В предстоящем разговоре такие сведения лишними не окажутся. Мнение академика для меня архиважно. Сорок лет он консультирует правителей страны по вопросам науки. Без сомнения, Микоян, в своё время советами Капицы пользовался неоднократно. Видимо и в моём случае он не стал изменять традициям. Другого объяснения по предстоящему визиту у меня нет.
– Проходите в кабинет, Пётр Леонидович сейчас будет, - горничная, с тонкими, скорбно поджатыми губами и недовольным лицом, замерла на пороге кабинета, сложив перед собой руки на накрахмаленный передник. Никакого доверия мой вид у неё не вызвал, и она пристально наблюдала, чтобы, не дай Бог, я ничего не спёр в кабинете. Минут десять, под её надзором, я провёл в изучении книжных полок и витрин с различными наградами. Зрение у меня хорошее, могу и со своего места всё рассмотреть, чтобы не нервировать цербера в женском обличии хождением на её подведомственной территории. Такая и покусать может. С неё станется.
– Вечер добрый, молодой человек. Хм, и действительно, крайне молодой, - академик, подслеповато прищурившись, с кряхтением устроился на своём месте, - И о чём же мы будем разговаривать?
– Представления не имею, - честно ответил я, - Меня о нашей встрече известили часа полтора назад. Впрочем, можем пофилософствовать на темы науки и её роли в истории. Например, может ли учёный изменить ход истории, сделав нужное и своевременное открытие.
– О, так
– напряжённо улыбнулся Пётр Леонидович, пытаясь сдержать более широкую ухмылку.
– В вашем смысле этого слова, скорее нет, чем да.
– О как! Похоже, мы действительно так к философии перейдём. Кстати, партию в шахматы не желаете ли? Очень игра неспешным философским беседам способствует, - показал кивком академик на шахматный столик с расставленными фигурами в углу комнаты.
– Пётр Леонидович, - укоризненно протянул я.
– Вот та статуэтка, за первое место в Кембриджском шахматном турнире, случайно не вам принадлежит?
– Английским владеете?
– Хуже, чем немецким, но лучше, чем испанским. Технические тексты перевожу свободно, но разговорной практики - ноль.
– Неплохо, неплохо, - потирая руки, заметил собеседник.
– Но вернёмся к нашей философии. Так чем же вам не нравится моё понимание слова учёный? Поделитесь уж со стариком.
– Разностью подхода, если коротко. Вот для чего делаются открытия?
– То есть, как для чего? Для получения знаний, для развития науки, - пожал академик плечами, озвучивая очевидное. Для него, очевидное.
– Понятно. Именно так я и думал, когда сказал, что у нас разное понимание слова учёный.
– И как же, в таком случае, будет звучать ваша версия ответа?
– В моём случае открытие будет сделано для достижения практической цели. Причём, не важно, какой оно величины, если позволяет получить реальный результат, - заметив вскинувшееся лицо будущего нобелевского лауреата, решил не затягивать с примером, - Например, для этого изделия я изобрёл аккумулятор, который полностью не вписывается в существующую теорию электричества. Я бы сказал, опровергает многие устоявшиеся постулаты современной физики, если копать совсем глубоко.
– И что же это такое?
– поинтересовался академик, рассматривая плеер, положенный мной на стол.
– Переносной стереофонический магнитофон. Работает на наушники, кстати, новой и оригинальной конструкции. Питается от батареи, которая опровергает существующую теорию, но она есть, работает и существует. Пришлось, знаете ли, напрячься, пока изделие конструировал. Получилось открытие.
– Так - так - так. Вы же из Свердловска? То-то до меня слухи доходили, что там что-то интересное по электричеству готовят. Докладывать на Совете они через недельку, вроде, собирались.
– Да пусть докладывают. Мне гораздо важнее, что от этого страна получит.
– Ваш магнитофон?
– улыбнувшись, вскинул брови учёный, показывая на моё изделие.
– Зря иронизируете. Думаю, что к магнитофону приложится и экономический результат. В десяток - другой триллионов долларов, - последние слова я произнёс нарочито медленно и с расстановкой, а слово триллионы выделил жестом и гримасой.
– Но, простите, каким образом?
– изумлённо поинтересовался академик.
– Попигайскими импактитами Советский Союз владеет монопольно. В батарее такой кристалл увеличивает её ёмкость больше, чем в десять раз. По оценкам геологов в нашей астроблеме кристаллов намного больше триллиона. А вот теперь давайте вернёмся к философии. Буду ли я считаться учёным, если займусь тем, чтобы выжать для страны максимальный экономический эффект из своего изобретения, а не брошусь писать научную работу? Или учёными вы посчитаете тех, кто потом подведёт под моё открытие теоретическую основу? Если не использовать умные слова, и не мудрствовать с научными терминами, то теория и так мне понятна. Могу её высказать в паре - тройке предложений. Популярно и понятно. Сейчас вы мои выводы не примете. Они не укладываются в научные догмы. По сути, пошатнётся не только теория электричества. Если подумать, то не всё гладко выйдет с атомами, и с теорией пространства Эйнштейна. Но, тут уж, извините. Вот факт - действующий аккумулятор, от которого не отвертеться, и его можно повторить миллионы раз, с одним и тем же результатом.