Сверх отпущенного срока
Шрифт:
Алексей прекрасно сознавал, кто он и для чего здесь, но, лежа в теплой постели посреди полярной ночи, вдруг сообразил, что такая жизнь ему нравится и возвращаться назад, к прежнему существованию, уже не хочется. Дальский вновь подумал о Потапове, пытаясь представить, где тот сейчас и чем занимается, но фантазии хватило лишь на экзотические острова и стройных аборигенок, одетых в цветочные венки и пляшущих у костров. Свет их мигал перед его мысленным взором и медленно угасал. Мелькали фонари за окном лимузина, моросил дождь, а потом Алексей увидел девушку с мокрыми волосами, которая шла по обочине и тащила за собой пылесос.
— Останови! — крикнул он водителю.
Но тот лишь прибавил газу.
Навстречу неслись деревья
Торжество было организовано по всем канонам партийных мероприятий городского масштаба. На небольшой сцене установили стол, который буквально завалили цветами. На огромном экране менялись картинки слайд-шоу, где были представлены этапы жизненного пути «смотрящего» за городом. Вот Степанов — школьник, в кружке судомоделизма с макетом крейсера «Аврора» в руках, а вот уже студент и секретарь институтского комитета ВЛКСМ, затем инструктор райкома, завотделом, секретарь горкома… Вот Валерию Ивановичу пожимает руку секретарь ЦК КПСС Суслов, вот объятия с космонавтами, посетившими Вольфрам, вот он с новорожденной дочкой на руках, вот обнимает зятя… При появлении на экране молодого Потапова в зале раздались аплодисменты. Вероятно, так полагалось по сценарию.
Дальский сидел в центре президиума, под прицелом сотен глаз. Его усадили слева от тестя — дабы ни у кого из присутствующих не возникало сомнений, что именно юбиляр является правой рукой всесильного человека. Справа от Степанова сидела его дочь, ближе к краю стола скучающий Денис. Вел вечер когда-то популярный московский актер.
Дальский встречался с ним на дне рождения Карновича. Тогда немногочисленные приглашенные разошлись еще до полуночи, а Дальский и погасшая звезда подмостков остались до утра. Впрочем, если Алексей еще держался за столом возле виновника торжества, то другой гость сидел на полу и матерился. Усадить его за стол не было никакой возможности — тот или не мог удержаться на табурете, или же сползал намеренно, обзывая и Дальского, и Вадима, и в особенности отсутствующих в квартире популярных деятелей театра и кино разными нехорошими словами, самыми приличными из коих были:
— Бездари! Блюдолизы, то есть лизоблюды! Проститутки!
И еще часто плевался, выкрикивая очередное ругательство.
А ведь когда-то этот человек исполнял в театре роль юного Ульянова и произносил проникновенно:
— Нет, мы пойдем другим путем!
Но сейчас, на юбилее «смотрящего» города Вольфрама, он передвигался по всей сцене вполне бодро, произнося здравицы с интонациями молодого и задорного Ильича. При этом время от времени поглядывал на равнодушного к происходящему олигарха, вероятно, рассчитывая на дополнительное вознаграждение за усердие. В ресторане ждали накрытые столы, и Дальский не сомневался в том, что, сколько бы ни заплатили ведущему вечера, он все равно стащит пару бутылок коньяка.
На сцену начали вылезать приглашенные. Все говорили, как под копирку.
— Вы возглавили партийную организацию города в трудный момент, когда вся страна встала на путь перестройки и обновления…
— Под вашим чутким руководством город добился новых значительных успехов…
— Комбинат принял на себя новые повышенные обязательства и перевыполнил их на полтора процента…
— Построено пять новых школ, капитально отремонтированы три ранее существующие…
Иногда всплывало кое-что интересное.
— Вспомните, как выглядел наш любимый город пятьдесят лет назад! Ни водоснабжения, ни канализации, темные улицы, бараки, пьяные урки. Но колючей проволоки не было, как это представляется нынешнему поколению. Мы все в душах своих были патриотами и города, и комбината… Трудились не за страх, как говорится, а на
Кто-то из-за кулис подал ведущему знак, и бывший актер провозгласил:
— А сейчас радостная встреча. Только что к нам прибыла дочь основателя города…
В зале прозвучали первые жидкие аплодисменты.
— Мать всеми уважаемого Максима…
Аплодисменты усилились…
— Михайловича…
Уже гремели овации.
— Потапова…
Последнее слово потонуло в грохоте, сквозь который едва донеслись слова:
— Римма Романовна Риммер.
На сцену с большим букетом ярко-алых роз вышла женщина в бежевом замшевом костюме. Валерий Иванович выскочил ей навстречу, принял розы и троекратно расцеловался с матерью Потапова.
Потом женщина подошла к Дальскому и поцеловала его, не успевшего среагировать и едва приставшего в кресле.
— Здравствуй, сынок, — услышал он.
Римма Романовна не стала опускаться на приготовленное ей в президиуме место, подошла к микрофону.
— Я помню, как вернулась после института в родной город, пришла в горком партии, и меня встретил молоденький заведующий отделом культуры. У меня было распределение в библиотеку, но этот человек предложил мне должность заместителя директора в нашем театре. Я обещала подумать, но заведующий отделом сказал, что решение надо принимать немедленно, потому что это — партийное поручение. Я согласилась, даже не догадываясь тогда, что очень скоро возглавлю театр, а через четверть века мы с этим человеком станем родственниками. Конечно, я мечтала трудиться в библиотеке, фонды которой начала собирать еще моя мама в далекие предвоенные годы и где она успела сделать так много за отведенный ей небольшой срок…
«Кто-то рассказывал мне о библиотекарше, — вспомнил Дальский. — Только кто и когда? И в связи с чем?»
— Но и в театре меня ждала интересная работа, — продолжала Римма Романовна, — предстояло множество встреч с замечательными людьми. Я всегда стремилась к тому, чтобы к нам с гастролями приезжали интересные театральные коллективы с новыми, порой экспериментальными постановками, с яркими актерами…
«Да уж, — усмехнулся про себя Дальский, — знаю я эти гастроли. Актеры торопятся оттарабанить текст, потому что кто-то из местных воротил снял зал в кабаке, куда пригласили молоденьких актрис, а заодно и актеров. Кого-то из молодых и узнаваемых местные дамы наперебой приглашают танцевать, а их мужья тем временем накачивают актрис шампанским и коньяком. Потом пробуждение после полудня в прокуренном гостиничном номере, пиво с сосисками. Сосиски варятся обычно в умывальнике при помощи кипятильника. Потом прогулка по городу до ближайшего магазина за дешевым портвейном, распитие бутылки в номере собрата по сцене, возвращение в свой номер, стирка носков все в том же умывальнике. И короткий сон, пока сушатся носки, прикрученные к трубе парового отопления. Вечером очередной спектакль, нетвердые шаги по сцене и забытый текст, легко восполняемый всем, что приходит в голову. Иногда, просыпаясь поутру, можно обнаружить в своей постели неизвестно как оказавшуюся там поклонницу, имя которой вспомнить просто невозможно…»
— Теперь мне есть чем гордиться. Может быть, я немногого добилась в жизни, но у меня замечательный сын — добрый и заботливый…
«О ком это она? Ах, ну да, Римма Романовна говорит о Потапове».
— У меня красивая невестка и подающий надежды внук…
«Еще какие надежды! А невестка и в самом деле неплохо выглядит. Да и сама мать олигарха, хоть и на седьмом десятке, — очень даже ничего. Хотя ведь дамочка живет постоянно на юге Франции, окруженная если не заботой, то высококачественным сервисом. Горничные, свой повар, личный врач, не говоря уже о садовнике и шофере. В собственном саду растет виноград, зреют инжир и апельсины. Рядом море и яхта. Вот так проводит свои зрелые годы женщина, в юности мечтавшая дышать книжной пылью. Кстати, кто же говорил мне о библиотекарше?»