Сверхновая американская фантастика, 1994 № 01
Шрифт:
Психиатр старался не показать вида, что не понимает, что к чему.
— Не забуду, как он все время заглядывал под повязки и рассматривал свою ногу, — рассказывал дальше Маклил. — Знал, что ее не спасти, но не мог удержаться, чтобы не смотреть, как гангрена ползет все выше и выше по ноге. Он не хотел смотреть, но тянуло его, потребность видеть все своими глазами была неодолима. Я пытался помешать ему, но потом пришлось даже самому сдвигать повязку, чтобы он не нанес себе увечий. Каждые десять — пятнадцать минут всего нашего долгого спуска к приюту — он длился пятнадцать часов, — мой друг заглядывал под бинты.
Психиатр
— Этот Донн, Джон Донн, фразы которого я частенько повторял. Ведь я всегда так ему верил.
Психиатр принялся с ошибками цитировать известный афоризм о том, что не стоит никого посылать, чтобы справиться, о ком там звонит колокол…
— И это тоже, но в особенности: «Смерть каждого человека сокращает мою жизнь, потому что я — часть человечества». Я верил в это, — повторил Маклил. — Даже больше. Я верил, что не только смерть… Проклятая глупость сокращает мою жизнь, потому что мне есть до нее дело. Люди, раздающие тычки таким же, как они, людям, тоже сокращают мою жизнь. Гонка всех и вся за горяченькими деньжатами принижает меня. — Он поднял один из газетных листов, потом выпустил его из пальцев, и тот отлетел в угол купе подобно зловеще огромной бабочке. — Меня сокращали с безразличной жестокостью до полного исчезновения, и я просто был обязан следить за этим процессом, как тот малый с гангреной, вот в чем дело.
Поезд совсем замедлил ход и с лязгом остановился. Маклил бросил взгляд в окно, окантовавшее картину с неоновой рекламой пива и огоньками автомобилей, придвинулся к психиатру еще ближе.
— И чтобы не исчезнуть совершенно, необходимо было оторваться от этого общества, потому что я был виноват во всем, что творилось вокруг. Так я и сделал, а теперь вот снова в него включился. — Маклил резко повернулся и пошел к двери купе. — И все благодаря вам.
Психиатр осведомился, что он теперь собирается предпринять.
— Что делать-то буду? — радостно спросил Маклил. — Теперь я, в свою очередь, собираюсь несколько сократить человечество. — И выскочил в коридор, захлопнув за собой дверь, прежде чем психиатр успел сесть на своей полке. А через секунду распахнул ее снова, всунулся в купе и проговорил самым что ни на есть спокойным и нормальным голосом:
— Но позвольте теперь обратить ваше внимание, доктор, на тот факт, что это только мое, мое собственное, личное мнение, — и исчез.
Он успел убить четверых, прежде чем его схватили.
Йан Уотсон
В аквариуме плавает моя душа [29]
Треклятый кашель. Он терзает меня каждое утро, начинаясь вместе с предрассветным ветром, который высасывает все оставшееся с ночи тепло. Именно такое сравнение приходит мне в голову — будто я сплю вовсе не в городской квартире, а в горной долине под навесом из яковых шкур. Кашляю уже больше недели — ежедневно около десяти нескончаемых минут выматывающего напряжения и конвульсий. Мэри это раздражает. Она считает, что я притворяюсь, пародируя свой средний возраст, в качестве протеста. Кашель безнадежно сухой.
29
Вчера вечером врач долго рассматривал горло, выстукивал и выслушивал грудь. Ничего. Гиперемия? Или инородное тело в дыхательном горле? Нет. Что-то там с пищеварением, раздражающее центр кашля? Я не замечал. Тонзиллит? Нет. Врач отправил меня на рентген, но все же остается вероятность, что права Мэри и у меня это на нервной почве. Мое существо протестует против чего-то в нашей, в моей собственной жизни.
И вот снова. Я в ванной, держусь обеими руками за твердые белые края раковины, а внутри бушует ураган — легкие выворачиваются, глаза вылезают из орбит. Чем это кончится — кровоизлиянием или сердечным приступом?
Сегодня утром — наконец-то! — что-то буквально вырвалось из груди и упало в раковину. Довольно большое, округлое, величиной со сливовую косточку. Оно лежит на белой блестящей поверхности и шевелится.
Что это, спрашиваю себя с отвращением, смахивая слезы. Кусочек легкого, который еще продолжает дышать здесь более свежим, чем у меня внутри, воздухом? Слабо пульсирует и вздрагивает. Что же это? Утерявшая хозяина, но не прекратившая рост раковая опухоль? Или какой-нибудь неизвестный паразит? Явно что-то неведомое. И продолжает жить независимо от меня.
Как будто я породил нечто из своей груди. Некий сатанинский болезнетворный дух, которого я в перенапряжении всех сил вдруг узрел — подобно шаману, удаляющему душу болезни. Филиппинские врачеватели тоже вроде вытягивают какие-то невообразимые узелки из тела, чтобы вылечить его. Не стал ли я и сам целителем в последний момент, in extremis? Может, я теперь тоже могу погружать руки во внутренности страждущих и извлекать оттуда живые и извивающиеся болезни? Я дотронулся пальцем до комочка. Он сжался и отодвинулся. Да, это живое существо — или антисущество. Хватит ли у меня смелости его смыть? Или сделать ему тюрьму из спичечного коробка?
Затыкаю отверстие в раковине и напускаю теплой воды — комочек всплыл и принялся плавать кругами наподобие медлительного бесхвостого головастика.
— Мэри! Смотри скорее! Я что-то выкашлянул. Оно живое.
Мэри вошла и заглянула в раковину.
— Видишь, Мэри? Вон оно! — Я дотронулся до комочка, он закувыркался в теплой воде, потом выправился. — Ты ведь видишь его? Скажи, что видишь? Оно только что было во мне. И живет.
— Ну, вижу.
— Может, это душа болезни и мне удалось наконец от нее избавиться?
— Не думаю, Том, — сказала она, чуть отступив и изменившись в лице, — Ты разве не понимаешь? Это же твоя душа. Ты потерял душу.
— Моя душа? Шутишь, что ли? Как это может быть моей душой?
Жена отступила еще дальше, отдаляясь, как бы отделяясь от меня. Ванная комната стерильно белая и клинически чистая — как операционная. Комочек в раковине делает еще один круг и на секунду выпрыгивает из воды.
— Чем еще это может быть, Том? Что другое живет в тебе? Что еще ты можешь потерять? — Она внимательно вглядывалась мне в лицо. — Теперь у тебя нет души… Ведь она невелика по размерам и прячется внутри каждого человека. Ее никому не удается обнаружить, потому что она умело маскируется и мастерски прячется. Ей ни к чему иметь определенные размеры и протяженность, пока атомы души правильно распределены по телу — один в пустой клеточке, другой в следующей. Но твоя душа собралась в сгусток, сконденсировалась, сжалась — и ты отторг ее. Потерял.