Сверхновая американская фантастика, 1995 № 2

Токвнль Алексис де

Вот почему паразитам пришлось оставить нас в покое. Чем глубже мы уходили в космос, тем яснее становилось: оставшиеся на Земле люди нашими ценностями не обладают. Для них не имели смысла вещи, в которые верили мы. Человек не одиночка. Даже последний из оставшихся во Вселенной людей не будет одиноким.

Мы проболтали с Райхом остаток ночи. А когда пришел рассвет, точнее настал час земного рассвета, с нами обоими что-то произошло. За последние несколько часов мы здорово изменились: куколка превратилась в бабочку.

Больше мы не принадлежали Земле. Эта пустота вокруг стала нашим домом, таким же, как и тот абсурдный зеленый шарик, крутившийся в

двух миллионах миль позади.

Это даже слегка напугало нас — словно побирушке вдруг привалило огромное наследство. Бывший бродяга смотрит на замерших в ожидании слуг и прикидывает, что бы такого сделать с этой уймой денег; он осматривает гигантское имение, отныне принадлежащее ему… и голова его идет кругом: он приходит в ужас от внезапно открывшейся свободы.

Да, сколько нам еще предстоит сделать открытий… Но для начала мы должны выполнить главную задачу: донести наши знания до тех, кто остался на Земле.

И хотя Земля перестала быть нашим домом, у нас не было ни малейшего сомнения относительно того, что мы теперь должны делать. Мы стали полицейскими Вселенной.

Я подошел к автопилоту. Неделю назад мне бы пришлось выслушивать на этот счет изнурительные инструкции полковника. Теперь же управление казалось простым, словно игрушечное. Я быстро провел необходимую настройку и запустил режим перепрограммирования. Фотонные паруса свернулись, войдя в корпус корабля, и с борта стартовала небольшая ракета, при помощи которой производился поворот. Мы медленно разворачивались, описывая огромную дугу. Все тут же проснулись и выбежали посмотреть, в чем дело.

— Мы возвращаемся на Землю, — объявил я. — Помогите-ка мне разогнать корабль.

Соединившись в единую ментальную параллельную цепь, мы начали продуцировать едва ощутимые разряды переменного тока, созданного силой нашей объединенной воли, и затем медленно направили эти разряды вокруг задней части корабля. Словно гигантская рука стиснула огромную рыбину — и этой рыбой был наш корабль. Мы ощутили рывок ускорения — и повторили разряд. Корабль снова откликнулся на приложенное усилие. Мы удвоили напряжение — корабль дрожал, но поддавался. Дело это тонкое и опасное. Нам вполне было под силу приложить энергию, равную мощности дюжины водородных бомб, но эта энергия должна трансформироваться в постепенно нарастающую скорость. Любая неосторожность — и корабль разлетится в атомную пыль. Мы с Райхом — после нашего преображения — могли выжить даже в этом случае, но остальные — вряд ли.

Было нечто забавное в космическом путешествии за два миллиона миль от Земли на этой нелепой жестянке, которую, казалось, могли спроектировать полные имбецилы. Я и Райх решили, что первым делом на Земле мы научим людей, как строить настоящие космические корабли.

С членами команды легче и быстрее всего было общаться телепатически. Для этого все взялись за руки и образовали кольцо, как в спиритическом сеансе. Через пять секунд мы уже чувствовали друг друга — такие вещи не были для них полной неожиданностью. Когда-то для получения этих знаний нам приходилось блуждать в потемках, наши ученики двигались вперед при дневном свете.

Это было само по себе интересным опытом. Ночью я не видел Райха — мы находились в разных комнатах. И на самого себя не потрудился взглянуть в зеркало. Но как только мы передали наше знание остальным, с нами произошли значительные перемены. Этого, конечно, следовало ожидать, но все же видеть эти изменения на стольких лицах сразу было, пожалуй, немного странно. Обычные прилагательные здесь не помогут. Я

мог бы сказать, что лица их стали «достойнее» или величественнее, но это в малой степени отражает истину. Более точным было бы сказать, что они обрели некую «детскость». Но смысл этого определения должен быть истолкован правильно. Когда вы заглядываете в лицо младенца — скажем, шести месяцев от роду, — а потом переводите взгляд на старика, вы внезапно постигаете глубинный смысл того, что называют жизнью, радостью, волшебством. Неважно, насколько мудр и добр старик, ему недостает этой сияющей полноты жизни, которую мы находим у счастливого и умного ребенка. Смотреть на такое дитя глазам почти больно, потому что оно с очевидностью принадлежит иной, более яркой, Вселенной. Это дитя — все еще наполовину ангел. Взрослые, даже величайшие из них, обесценивают жизнь. Младенец же доверяет жизни и утверждает ее всем своим существом.

И вот это-то ощущение настоящей жизни внезапно снизошло на столовую нашей жестяной ракеты, и не будет преувеличением сказать, что это выглядело подобно заре творенья. Созерцание этого в других углубляло силу и твердость в каждом из нас.

И это вывело нас на новый уровень познания. Когда я говорил нм: «Человек не одинок», — то понимал, что именно я имел в виду, но все частности еще не были прояснены. Я говорил об источнике силы, о ее значении и ее цели. Теперь я осознал, что мы не одиноки в гораздо более очевидном и простом смысле. Мы присоединились к полиции Вселенной, мы действуем вместе с Другими. Наши сознания теперь мгновенно вступают в контакт с этими Другими. Как если бы послали сигнал, мгновенно пойманный сотней приемников, которые немедленно дали знать нам о своем присутствии. Ближайшие из этих приемников были расположены всего в четырех миллиардах миль, на корабле, совершающем путешествие из планетной системы Проксимы Центавра.

Я не стану больше об этом распространяться, поскольку дальнейшее развитие этих событий уже не имеет отношения к нашей истории.

Мы мчались со скоростью около ста тысяч миль в час. До Земли, этого забавного зеленого шарика, оставалось два миллиона миль или двадцать часов полета. Луна, которая вращается на расстоянии двухсот пятидесяти тысяч миль от Земли, все еще оставалась между нами и этим шариком, а, значит, через семнадцать с половиной часов мы поравняемся с нашим старым добрым спутником. И там нас ожидало кое-какое дельце.

В тот момент нам и в голову не приходило, что Луну можно сдвинуть с орбиты. Ее вес — примерно десять в пятнадцатой степени или пять тысяч миллиардов тонн, а мы еще не представляли, какая масса подвластна нашей общей ПК-энергни, хотя, скорее всего, эта задача нам под силу. С другой стороны, что произойдет, если мы сможем вытолкнуть Луну в открытый космос? В этом случае исчезнет постоянный раздражитель человеческой психики, хотя она уже выполнила свое предназначение. В любом случае, паразиты сознания уцелеют.

Но что-то подсказывало нам, что в Луне таится разгадка всего происходящего. И этой разгадкой следовало заняться немедленно.

Приблизившись на расстояние пятидесяти тысяч миль, мы вновь почувствовали притяжение Луны. Райх и я переглянулись. Кажется, Луна каким-то образом нас «почуяла». Когда мы стартовали с Земли, Луна «знала» о нас все, и ее «интерес» продолжал фокусироваться на корабле даже после того, как мы ушли в сторону от нее. Теперь же мы приближались с другой стороны, и она нас «не замечала», пока мы не подошли на расстояние пятидесяти тысяч миль.