Сверхновая американская фантастика, 1996 № 08-09
Шрифт:
Большую часть сказанного я так и не понял. Ясно, что Джулия поняла и того меньше, но ее, похоже, такое объяснение устроило.
Роун встал.
— С вашего разрешения, пожалуй, пойду-ка я спать.
Джулия залезла на стул и поцеловала его на ночь.
— Спокойной ночи, мистер Роун, — сказала мать, и я вслед за ней. Отец все так же спал в кресле.
Первый снег выпал в середине ноября. Теперь мы с Джулией ходили в школу в новых галошах. Роун попросил у матери фотоаппарат, купил пленки и занялся фотографированием. Ни его, ни отца еще не уволили, но я знал,
На одном из уроков учительница Джулии велела детям нарисовать открытки на День Благодарения [8] , и написать на них, за что дети более всего благодарны. Джулия принесла свою открытку домой, и показала матери, а мать — всем нам. Там было написано:
Я благодарна за:
Маму
Папу
Брата Тимоти и Роуна
На лицевой стороне открытки она нарисовала индюка, больше похожего на моржа, чем на птицу, раскрасив его в ярко-красный цвет. Мать повесила открытку на стену в кухне.
8
День Благодарения — официальный праздник в честь первых колонистов Массачусетса, отмечается в последний четверг ноября.
В День Благодарения у нас обедали дедушки с бабушками — с отцовской и с материнской стороны. Они недолюбливали друг друга, но мать была уверена, что уж в День Благодарения-то они ссориться не будут. Так оно и получилось, но я думаю, причиной тому был не День Благодарения, а объединение против общего, с их точки зрения, врага. Они крайне неодобрительно отнеслись к тому, что мы пустили в свой дом бродягу. И за едой, и после нее они смотрели на Роуна сверху вниз.
А в субботу утром во двор въехал грузовик мистера Хайби, торговца скобяными изделиями, и встал около двери черного хода. Мать вышла посмотреть, что нужно мистеру Хайби. Всю ночь шел снег, он был мокрым и липким, и мы с Джулией лепили во дворе снеговика. Отец ушел в город за мукой, которая была на исходе.
Роун, возившийся с трактором в сарае, вышел оттуда и подошел к дому. Мистер Хайби вылез из грузовика. Он был низеньким и тучным.
— Доброе утро, мистер Роун. Помогите мне занести ее в дом.
— Сначала надо старую вынести, — ответил Роун. — Тим, подержи нам, пожалуйста, дверь.
Я так и сделал. Они вынесли из дома дровяную печь и поставили ее в снег, и на снегу она казалась еще чернее, чем была на самом деле. Мать стояла на крыльце и смотрела. Джулия — позади.
Мистер Хайби открыл кузов грузовика, и тут мы ее увидели.
— Подержи дверь, Тим, — сказал Роун.
Они внесли новую плиту и поставили на пол на место старой. В лучах света, косо бившего из кухонного окошка, она сверкала, и от ее белизны казалось, что она сама светится. Мать и Джулия без единого слова вслед за мной вошли внутрь.
Мистер Хайби вышел и отключил газ. Он занес на кухню шланги, вентили, насадку для шланга и гаечные ключи, и они с Роуном подсоединили плиту к газу. Потом мистер Хайби снова вышел, на этот раз включил газ. Он попрощался с нами, и Роун помог ему занести инструменты в машину. Мы услышали, как грузовик
— Это не к тому, что Вы плохо готовите, мэм, — сказал Роун.
— Я знаю, — ответила мать.
— Правую переднюю горелку надо бы укрепить. Я схожу в сарай за шестидюймовым хомутом.
Когда он вышел, я повернулся к матери. Я хотел сказать, как здорово, что мне не придется больше колоть дрова. Но я не сказал этого, потому что увидел, что мать плачет.
В следующую пятницу и отца, и Роуна уволили. Утром мы с Джулией сели завтракать с унылым видом. Мать приготовила овсянку, и не смотрела на нас, наполняя наши тарелки. Отец стоял, глядя в окошечко в двери на задний двор.
— А где Роун? — спросила Джулия. Она испугалась, что он уже ушел. Я тоже этого боялся.
— Он поехал в город. Он что-то там заказывал в литейной мастерской, и хотел забрать это на машине.
— А что он заказал? — спросил я.
— Не знаю. Он не говорил.
Мы так и не узнали, что это было, потому что, вернувшись, Роун ничего нам не сказал; что бы это ни было, должно быть, он спрятал это в сарае.
Прошли выходные и началась новая неделя, и поскольку Роун ничего не говорил об отъезде, мы стали думать, что он решил остаться. Вдруг в четверг вечером он спустился в гостиную и сказал:
— Мне пора двигаться.
Мы немного помолчали. Затем отец сказал:
— Тебе необязательно уходить. Можешь остаться у нас на зиму. Уверен, как только начнется сезон разлива, я смогу устроить тебя на работу.
— Мне надо идти не потому, что я остался без работы. На то есть… другая причина.
— Вы уходите прямо сейчас? — спросила мать.
— Да, мэм.
— Но ведь снег же идет!
— Нет, мэм. Перестал.
— Мы… Мы хотели бы, чтобы Вы остались.
— Я тоже хотел бы этого. — Голубизна исчезла из его глаз, но все же они были не такими пасмурно-серыми, как раньше.
Раздался гудок поезда. Казалось, сейчас он врежется прямо в дом.
— Я сделаю Вам сэндвичей в дорогу, — сказал мать.
— Нет, мэм. Не нужно.
На нем была его старая одежда.
— А Ваша новая одежда? — спросила мать. — Разве Вы не берете ее с собой?
Роун помотал головой.
— Нет, я путешествую налегке.
— А куртка, Ваша новая куртка? Вам обязательно надо ее взять! В этом пальто Вы замерзнете!
— Нет, мэм. Не настолько уж холодно… Я хочу поблагодарить вас за вашу доброту. Я… — он запнулся, — я не знал, что были и такие люди, как вы. — Он опять замолчал, и на этот раз уже ничего не добавил.
Отец встал, подошел к Роуну, пройдя через комнату, и пожал ему руку. Мать поцеловала Роуна в щеку, и отвернулась.
— Тебе еще должны выплатить за неделю, — сказал отец. — Можешь оставить мне какой-нибудь адрес, куда можно будет выслать деньги?
— Я переписал их на тебя.
— Я не возьму их!
На губах Роуна мелькнула улыбка. — Тогда ты просто сделаешь богатого еще богаче.
Все это время мы с Джулией сидели на кушетке не в силах пошевелиться. Джулия оправилась от оцепенения первой. Она пробежала по комнате, подпрыгнула и обвила руки вокруг шеи Роуна. Тогда я тоже подбежал к нему. Роун поцеловал нас обоих.