СверхНОВАЯ правда Виктора Суворова
Шрифт:
В личном деле № 934 705, которое я скопировал в те же дни, содержатся только 4 документа («личное дело», «автобиография», «служебная характеристика» и «служебно — политическая характеристика»). На листе 10-оборотный рукой какого-то архивиста написано: «В деле 10 страниц, фотографий нет». Между тем эта запись, по сути, неверна. В деле № 934 705 имеется 10 листов, а страниц с текстом соответственно 13. Непонимание разницы между листом и страницей может позволить архивистам 2 из 10 листов в любой момент уничтожить — просто так, «для экономии места» в хранилище, а в деле останется запись о «10 страницах».
Методическая неграмотность является залогом противоправного обращения с документами. Впрочем, о чем бы ни шла речь (отсутствии доступного исследователям справочного аппарата или уничтожении документов), в этом вижу проблему я, приезжающий в ЦАМО на правах исследователя. Подчиненные Шестопала смеялись надо мной в голос, когда я сказал им, что рано или поздно прокуратура обяжет их допускать исследователей к справочной картотеке.
Ветеринарные паспорта
Наличие существующих еще с советских времен типовых сроков хранения разных категорий архивных документов, позволяющих уничтожать личные дела участников Великой Отечественной войны, не может служить оправданием для Шестопала. Никакие бюрократические лазейки не могут объяснить причин, по которым архивисты считают себя вправе уничтожать информацию о погибших. Тот же Шестопал мог бы спокойно игнорировать наличие этих внутриведомственных приказов, зная, что тем самым он будет способствовать сохранению информации о советской Атлантиде. И в этом случае он ничем бы не рисковал.
Тем не менее этот бывший политинформатор первого отдела считал нужным педантично и буднично выполнять преступные по своей сути циркуляры. Многолетняя работа в ЦАМО не выработала в Шестопале пиитета к документам, хотя даже те, кто ни разу в жизни не бывал в архивах, понимают, что после смерти человека именно документы позволяют установить подробности его жизни. Эта нехитрая мысль встречается даже в художественной литературе: «Коровьев швырнул историю болезни в камин.
— Нет документа, нет и человека/…/ (М. Булгаков, «Мастер и Маргарита». — Минск: «Ураджай», 1988. С. 560.).
Увы, недостаток кругозора у недобросовестных чиновников зачастую становится источником проблем общественной значимости.
Археологи скрупулезно раскапывают поселения и могильники умерших цивилизаций, привлекая к сотрудничеству не только антропологов, но и палеоботаников (специалистов по древней растительности) и палеозоологов (специалистов по древнему животному миру); при этом вкладывают большие средства в проведение не только полевых работ, но и лабораторных анализов. Стараются выяснить все — вплоть до того, в какое время года человек умер и были ли в засыпь его могилы положены цветы. Антропологи делают тщательные замеры костных останков, чтобы выяснить не только, как человек выглядел, но в каком возрасте умер и чем болел. И все это делается ради того, чтобы собрать как можно большую информацию о тех, кого мы никогда не видели. Скелету какого-нибудь кочевника уделяют такое внимание, с которым он едва ли сталкивался при жизни. Никому не знакомый человек приходит к нам из древности, рассказывая посредством переводчиков — в их роли выступают антропологи, химики и генетики — о том, как он выглядел, жил, питался. Нечасто встречающаяся возможность идентифицировать погребение, узнав по надписи имя мертвеца, становится поводом для искренней радости.
В остальном же приходится довольствоваться общими антропометрическими данными и сведениями о погребальном обряде. Скажем, в погребениях I века н. э., которые мне пришлось раскапывать в 2007 году, не было найдено ни одного содержащего надпись надгробья. Погребальный инвентарь да костные останки (в ряде могил потревоженный древними грабителями) — вот и весь улов, который позволит составить «персональное дело» на раскопанного мертвеца. В одном случае мне удалось расчистить могильную засыпь, на которой сохранился отпечаток давно исстлевшего саркофага, — на суглинке сохранилась зеленоватая краска, которой были покрыты стенки саркофага.
В другой могиле читалась тонкая линза органического тлена — это все, что осталось от войлочного ковра, в который был завернут покойник, и жердей (на них, очевидно, умершего принесли на кладбище). В ногах у него были наконечники стрел с фрагментами практически полностью истлевших древок. Ни малейших шансов узнать имени и точных годов жизни этого человека у экспедиции нет.
Археологи не могут и помышлять о том, чтобы иметь доступ к его прижизненно составленным «личным данным» (исключение могут составлять упоминаемые в хрониках царственные особы), а тем более увидеть его на фотографии (лишь особо состоятельные экспедиции могут позволить себе заказать антропологам реконструкцию лица по черепу).
Именно наличие персональной документации пока еще отличает павших в годы Великой Отечественной войны от древних воителей. Сержант или лейтенант, дело которого было уничтожено архивистами, лишается тех преимуществ, которыми он обладал перед древним эллином или скифом.
Все это — фотографии, антропометрические данные, автобиографии, сведения о семье, информация о полученном образовании, служебные характеристики — содержится в личных делах. И находятся архивисты, которые считают себя вправе уничтожать как отдельные документы из этих дел, так и сами дела под тем предлогом, что какие-то варвары-чиновники сочинили в свое время преступные директивы, позволяющие уничтожать эту документацию «по истечении положенного срока хранения».
А теперь зададимся вопросом: как можно будет восстановить эту культурную и антропологическою брешь спустя 100 лет, когда наших дедов, участвовавших во Второй мировой войне, будут воспринимать с той же дистанции, с какой мы сейчас абстрагированно восприниаем участников войны с Наполеоном?
Уже сейчас можно уверенно сказать, что мы очень смутно представляем даже антропологические типажи участников Великой Отечественной войны. Мы мало что знаем об их интонациях, чувстве юмора, системе ценностей, даже об их питании.
И вместо того чтобы максимально благоприятствовать исследовательской работе, которая объединит историю разных поколений в нечто взаимосвязанное, люди, подобные Шестопалу, борются с историками, скрывают от них документацию, а сами эти документы уничтожают под предлогом того, что «истекли сроки».
Шестопал является одним из тех, благодаря кому советская цивилизация (вне зависимости от того, как к ней относиться) обречена на историческую гибель, как Древняя Скифия. Историю войны благодаря усилиям таких архивистов будут изучать не по письменным источникам (письменных источников, как известно, у скифов не было — мы знаем о них из трудов античных авторов), а по некрополям, так как архивисты на рубеже XX–XXI веков осатанели настолько, что считают возможным собственными руками предавать забвению и в ряде случаев уничтожать историю собственной же страны.