Свет далекой звезды
Шрифт:
— Но… но чем он мне может помочь?
— Вот этого я не знаю. — Старик разводит руками и снова улыбается своей доброй, чуть лукавой улыбкой. — Он работал в том институте и, может быть…
На пороге невысокий пожилой человек в синем, слегка помятом костюме.
— Милости прошу, Арсентий Павлович, в наше присутствие! — слегка приподнимаясь, обращается к нему старик. — Этот товарищ, — он делает движение в сторону Завьялова, — жаждет встречи с вами.
Несколько секунд вошедший вглядывается в лицо Завьялова, стараясь припомнить, встречались ли они когда-нибудь, потом чуть заметно пожимает плечами и говорит:
— Чем могу?..
— Вы работали
— Гм-м… допустим.
— Скажите… Прошу вас… Очень прошу вас вспомнить: вам не приходилось знать Миронову? Ольгу Алексеевну Миронову?
— О боже! — вырывается у Соколова. — Ну конечно, я знаю ее.
Все плывет перед глазами Завьялова. Соколов знает ее, знает ее! Первый человек на всем пути безуспешных поисков, который ее видел после войны. Все подтвердилось! Теперь уже не безмолвный фотоснимок, не сухие машинописные строки, а живой человек говорит, что она существует на свете, жива!
Завьялов хватает руку Соколова, трясет ее, сжимает изо всех сил, повторяя одно и то же:
— Вы знаете ее, знаете, знаете!..
Его бурное волнение передается Соколову. Не отнимая своей руки, он встревоженно спрашивает:
— С ней что-нибудь случилось? Она жива? Здорова?
— Да, да, да! — повторяет Завьялов, не вникая в смысл этих вопросов. Его слова водопадом обрушиваются на Соколова. — Все хорошо, все хорошо! — кричит Завьялов. — Я нашел ее, она жива, это правда, сейчас мы пойдем к ней! Скорей же, скорее!..
— Но… куда? — растерянно спрашивает Соколов.
Завьялов выпускает его руку. Он не ослышался?
— Она в Ленинграде? Вернулась? — продолжает спрашивать Соколов. — Вы знаете ее адрес?
— Адрес? — переспрашивает Завьялов.
Ему кажется, что он с разбегу ударился о крепкую стену.
— …Но разве вы не знаете, где она? — с отчаянием произносит он.
— Н-нет, конечно, нет, — отвечает Соколов. — Я не видел ее уже давно, почти два, постойте, нет, уже около трех лет. Простите, а вы кто? — спрашивает он уже с нескрываемым недоумением.
Завьялов безнадежно машет рукой. К чему говорить?
Он слышит голос старика из отдела кадров:
— Товарищ Завьялов не видел Миронову со времени войны. Он считал, что она умерла, погибла. А теперь узнал, что жива, и вот разыскивает ее повсюду…
— Вот оно что! — говорит Соколов и, обращаясь к Завьялову, спрашивает: — И вы ни разу не видели ее после войны?
— Ни разу, — тихо отвечает Завьялов.
— Что ж, пойдемте поговорим. Я расскажу вам все, что знаю…
Он слегка дотрагивается до руки Завьялова.
— …Это было лет восемь назад, когда я впервые увидел Олю Миронову. Помню, мне позвонил знакомый генерал и спросил, не нужна ли нам толковая девушка, с хорошей анкетой, окончившая химический техникум. Про анкету он упомянул не случайно, в те годы в этом здании размещался совсем другой институт. Тайны сейчас в этом особой нет, тем более что институт, о котором я говорю, уже несколько лет назад отделился от нас, переехал, и я даже не знаю, существует ли он теперь… Словом, мы занимались вопросами авиационного топлива.
И вот приходит ко мне эта девушка, как сейчас помню: худенькая, одета просто, в руке вместо сумочки планшет. Открывает этот планшет, достает направление. Читаю: «Миронова Ольга Алексеевна, окончившая топливное отделение химического техникума, направляется…» Ну, и так далее.
Я задал ей несколько вопросов, так, для порядка, по традиции:
«Значит, хотите работать в химической промышленности?»
Она
«Если нужно…»
«Вы что же, увлекаетесь химией?»
Она отвечает неопределенно:
«Училась…»
«А что вам особенно нравится в химии?»
«Точно не знаю…»
Скажу честно, мне ее ответы тогда не очень понравились. Думаю, пришел человек поступать на работу, так хоть бы вид сделал, что эта работа его интересует.
«Где же вы хотите у нас работать?» — спрашиваю.
«Куда пошлете».
Я вдруг посмотрел на ее планшет и брякнул:
«Хотите в авиацию?»
«Что?» — Ее глаза так заблестели, что я сразу понял: попал в точку. Генерал, правда, мельком сказал, что эта девушка — фронтовичка, но я понятия не имел, что она служила в авиации.
«Так вот, говорю, летать у нас, конечно, не придется, однако к авиации будете иметь прямое отношение. А вам, спрашиваю, и летать приходилось?»
«Приходилось», — отвечает.
«На каких же самолетах?»
«На ИЛах. Я в штурмовой авиации служила».
Ну, думаю, хорошо, сейчас я тебе покажу авиацию. И веду ее в испытательную лабораторию… Она застывает на пороге как зачарованная. Смотрит на огромные моторы, которые стоят у стенда, — зрелище и в самом деле внушительное: паутина стеклянных трубок, лампочки разноцветные вспыхивают, самопишущие приборы кривые чертят, моторы гудят… Словом, почти как в кабине самолета.
— Вы, простите, кто по профессии? — спрашивает Соколов Завьялова.
— Летчик.
— О-о! Ну, тогда я напрасно всю эту беллетристику развожу, — смущенно говорит Соколов. — Вы помните, конечно, в те годы шло перевооружение авиации. Создавалась новая, реактивная техника. Словом, я объясняю Мироновой: «Время ваших ИЛов, девушка, прошло. Наступает эра реактивной авиации». Ну, тут я пофантазировал немного насчет самолетов-гигантов, которые будут долетать из Москвы до Владивостока за несколько часов, и объяснил, что для таких самолетов нужно новое топливо, которое обеспечивало бы такую большую скорость, высоту, дальность полетов. Словом, вам все ясно. Говорю я это, а сам внимательно за ней наблюдаю. Вижу, на глазах моих Оля Миронова меняется. Была одним человеком, а стала другим: щеки порозовели, глаза расширились, голову этак задорно чуть назад откинула, похорошела. Точно подменили ее. Ну, вижу, зажглась в ней искра, и стал я из этой искры раздувать огонь. Рассказываю ей, какую революцию надо нам произвести в топливе и как мы нуждаемся в людях, которые знакомы с моторами, были связаны с авиацией, любят ее… Вы знаете, я уже тогда, после первого разговора, понял, что она за человек. Я не раз встречал таких: им нужна цель в жизни. Не просто вера во что-то, а конкретная цель. Трудности не в счет. Есть цель — они живут. Тогда они неузнаваемы. Их ничто не берет: ни холод, ни голод, ни горе. А пропади эта цель — и все кончено. Тогда даже слабый ветер, от которого рядовые люди только пригибаются, ломает их. Есть люди, которые при жизненных заморозках могут существовать в состоянии некоего анабиоза: и не живет и не умер… А такие, как Оля, замерзают. Если нет цели, конечно. Но если есть цель — им никакие морозы не страшны. Короче, я определил Олю в испытательную группу. В задачу входило определение физических свойств топлива. Начала у нас работать. Двух месяцев не прошло, как стала она любимицей всей лаборатории. Должен вам прямо сказать: я души в ней не чаял. Было у меня в лаборатории немало хороших людей и специалистов замечательных. Слава богу, мне за шестьдесят, многих повидал я на своем веку…