Свет мира
Шрифт:
Вечером мальчик услышал разговоры о том, что старик ушел, братья чертыхались и бранились на чем свет стоит, матушка Камарилла говорила, что теперь им остается только утопить в море лучшую корову, раз уж они прогнали с хутора единственного человека, приносившего хутору деньги; Магнина в гневе долго пыхтела и сопела, а потом наконец заявила, что лучше было бы вышвырнуть за дверь кое-кого, кто действительно является обузой для семьи, а не этого старика. Кое-кого — сказала она. И разговор пошел в тех выражениях, которые были в обычае на хуторе.
На другое утро горы от вершин до самого моря оказались покрытыми снегом, дул сильный ветер, шел снег. В этот день на хутор явился приходский староста. Он вел за собой лошадь,
Старик с трудом поднялся на чердак и лег. Когда он накануне пришел к старосте, он был сильно разгорячен после долгой ходьбы, но постель у этого представителя власти была чересчур холодна, и старик простудился. Если кому-то могло показаться странным, что староста собственноручно вел под уздцы лошадь, на которой сидел старик, то сделал он это лишь потому, что старик так дрожал, что не мог сам держать в руках уздечку. Пришлось позвать вдову Каритас, чтобы она сняла со старика его холщовый костюм. Потом старик натянул на себя одеяло и отвернулся к стене. Больные старики не доставляют много хлопот. Они умирают, даже не шевельнувшись. На свете нет людей более одиноких, чем старики. Нет смысла ухаживать за больными стариками или пытаться помочь им. В этом они похожи на животных, они умирают такими же одинокими, как животные. Вот и этот чистоплотный старик, владевший лишь несколькими тетрадками в узелке, потерявший семерых детей на суше и на море и страстно мечтавший стать скальдом, — каким же покинутым он умер! Никто ничего не сделал для него в эти последние дни перед смертью. А ведь о нем даже жалели, потому что ни одна скотина на хуторе не приносила столько дохода, сколько он. За него платили наличными более ста крон в год.
Не надо думать, что все было, как в сагах, и старик тут же умер; все было не так, он умер не сразу, он прожил еще много дней, хотя он уже и не пытался читать стихи и замысловатые кеннинги. Но как невероятно мало он причинял беспокойства в эти последние дни! И как невероятно мало было сделано для него в эти дни! Лишь один О. Каурасон Льоусвикинг время от времени приподнимался на локте и смотрел на него.
Иногда старик тоже пытался приподняться и произносил в бреду несколько слов. Обычно он спрашивал, не почитает ли ему Гвюдмундур Гримссон Груннвикинг по случаю чудесной погоды немного из своей «Истории жителей Китая» или какую-нибудь коротенькую эпитафию.
— Йоусеп, милый, может, выпьешь глоток холодной воды? — предлагал ему О. Каурасон Льоусвикинг.
Через некоторое время старик попробовал поднять голову и сказал:
— Послушай, Гвюдмундур, хочешь, я пойду вместо тебя чистить коровник, чтобы тебе не отрываться от истории о семи мудрецах?
— Думай лучше о своей покойной жене и детях, царство им небесное, чем об этом негодяе Гвюдмундуре, который никогда в жизни не работал ни на себя, ни на других, — сказала хозяйка хутора Камарилла.
Но старик, видимо, считал, что те, о ком говорила хозяйка, как-нибудь обойдутся и без него, наконец-то он обрел своего Гвюдмундура, голова его снова тяжело откинулась на подушку.
Было воскресенье. Два дня уже старик Йоусеп лежал, почти не двигаясь и ничего не говоря. Хозяйка хутора взяла молитвенник и начала читать воскресную молитву: «И сказал Иисус ученикам своим…» Но вот молитва окончилась. Когда пропели последний псалом, старый Йоусеп попытался подняться на постели. На его лице появилось предсмертное выражение, светлое и умиротворенное, над ним уже светило солнце иного мира, и он вновь владел своим языком, который все последние дни был скован, его слова можно было понять без труда:
— Гвюдмундур Гримссон Груннвикинг — великий скальд!
Больше он ничего не сказал. Это были его последние слова. Через несколько минут он умер. Хозяйка хутора Камарилла стояла у его постели и смотрела, как он умирает.
— Вот он и сказал свое последнее слово, — заметила она. — Каждый из нас скажет свое последнее слово. — И она закрыла покойнику глаза. — Хорошая погода, дождя нет. — И она поднесла к глазам край фартука, как того требовал обычай.
Так соседом О. Каурасона Льоусвикинга стал покойник. Раньше больного юношу охватывал страх перед смертью. Теперь он удивлялся, какой мирной, простой и естественной оказалась эта гостья, вроде ничего и не произошло, но все вокруг стало каким-то торжественным. Последние слова старого Йоусепа непрерывно звучали в ушах юноши: «Гвюдмундур Гримссон Груннвикинг…»; видно, смерть такая знатная гостья, что при ее приближении человек невольно произносит то имя, которое при жизни для него было дороже всего. Навсегда запомнил юноша эту картину: умирающий старик, матушка Камарилла, стоящая у его постели, и имя Гвюдмундура Гримссона Груннвикинга, столь ненавистное и столь любимое, прозвеневшее в воздухе над ними. С незапамятных времен вокруг исландских скальдов велась борьба. Одни всю жизнь проклинали их, другие умирали с их именами на устах.
Ночью юноша не мог уснуть. Была темная осенняя ночь, буря. На соседней кровати лежал покойник. Да, а в юности он тоже слышал звуки божественного откровения. И этим звукам, только им одним, были отданы все его помыслы. Когда он был ребенком, он весенним утром лежал в зеленой ложбине и взывал к Единственному. Он долго болел, но со временем поправился. Потом обзавелся жильем, женился и произвел на свет семерых детей, только все они ушли, кто в землю, кто на дно морское, еще до того, как он попал на попечение прихода. И все же этот старик никогда не был несчастным. Нет, тот, кто считает, что он был несчастен, должно быть, не в своем уме. Гвюдмундур Гримссон Груннвикинг был его жизнью. А теперь он покойник. Господи… кто покойник?
Было около полуночи, юноша, дрожа, приподнялся на постели, ему послышалось, что кто-то прошептал: «Оулавюр Каурасон Льоусвикинг — покойник». Ему показалось, что это он сам лежит мертвый на соседней кровати, прожив бессмысленную жизнь и не осуществив ни одной своей мечты. Это ощущение было таким реальным, что он не удержался от протеста:
— Боже милостивый, нет! Нет! — несколько раз громко воскликнул он среди ночи. На чердаке кто-то заворочался во сне, и юноша поглубже забился под одеяло, сердце бешено стучало в груди. Сотни раз он повторял: «Боже! Боже!» — так ему было страшно, что человек в старости может оказаться избитым, вывалянным в грязи, а потом умереть, так и не сделавшись скальдом.
Мало-помалу он успокоился. Нет, он не умер. «Я поправлюсь, — думал он. — Я должен. Рано или поздно. Поправлюсь. Стану великим скальдом». Он старался отогнать от себя кошмары этой осенней ночи, мечтая о том, как встанет с постели. Однажды утром он проснется рано-рано. В это утро он неожиданно окажется совершенно здоровым, он оденется как ни в чем не бывало и беззаботно выйдет на весенний простор. Небесный свод над землей и морем необъятен и чист, море сверкает, мягкие тени ложатся на берег, без устали щебечут птицы, с гор доносится пение дрозда. На лугу уже распустились цветы. Все еще спят, утро такое нетронутое, еще ничья нога не ступала по росе, никто-никто, кроме него, не видит этого утра. Живописная даль открывает свои объятия ему одному. И он, улыбаясь, идет навстречу этой красоте дня.