Свет мира
Шрифт:
— Впрочем, все равно. Если ты не будешь есть, нам больше останется, и вообще это принесено не для тебя, а для маленькой больной девочки. Дайте ему тухлой рыбы и налейте в кофе рыбьего жиру.
Кончилось, однако, тем, что все принялись за жаркое, кроме той, кому оно предназначалось, маленькой больной девочки, она продолжала спать. Дочь владельца Свидинсвика все свое внимание сосредоточила на вновь прибывшем, она предупреждала его малейшее желание, без устали хлопотала вокруг него.
— Вы же знаете, как опасно он был болен, — говорила она в оправдание.
И хозяева понемногу преодолели свою робость и приняли приглашение сесть за стол в их собственном доме, вместо того чтобы покинуть его; и этот продуваемый всеми ветрами дом с собравшимися в нем странными, не подходящими друг другу людьми ел, пил и был счастлив.
Эрдн Ульвар предложил послушать повести об Особенных Людях Оулавюра Каурасона Льоусвикинга, со стола все
Была поздняя ночь, и скальд прервал чтение. Тогда невеста сказала:
— Похоже, что тот бородатый, которого ждал сегодня наш гость, уже не придет.
— Ах да, — сказал Эрдн Ульвар, — ну и Бог с ним. Я его как-нибудь разыщу.
— Не тревожься, друг, — сказал Льоусвикинг. — Сегодня ты будешь спать здесь, на этой кровати. А мы сами всегда найдем, где лечь.
Тогда поднялась Диса и сказала:
— Нет, Эрдн, здесь ты не можешь ночевать.
— Вот как? — удивился Эрдн. — Уж не хочешь ли ты поместить меня на ночлег к Пьетуру Три Лошади?
— Ну, не совсем так, — ответила она.
— А как?
— Предоставь это мне, — сказала она. — Я знаю место, где ты можешь переночевать. Тот, кого ты ждал сегодня, сделает все, что от него требуется.
Вскоре они простились и ушли.
Глава одиннадцатая
Без сомнения, Эрдн Ульвар уже в первый же вечер достаточно глубоко проник в образ мыслей своего старого друга, чтобы ему стало ясно, что скальд не тот человек, который встанет в первые ряды, и что, если хочешь сколотить сторонников, лучше поискать их в другом месте; во всяком случае, Эрдн никогда не требовал, чтобы скальд принимал участие в партийной борьбе, которая разгорелась в поселке, на этот раз под его руководством. Но поскольку он не питал ни капли уважения к общепринятым нормам поведения, он лучше, чем кто-либо другой, умел беседовать со скальдом, поэтому в Небесном Чертоге не было более желанного гостя, и время, которое друзья вдвоем проводили во владениях бога поэзии Браги, в тех единственных владениях, где судьба человека имеет особый смысл, проходило незаметно. Минула зима. Давно уже заново был организован Союз неквалифицированных рабочих с Йенсом Фарерцем во главе, но теперь он назывался более красиво: Союз Трудящихся Свидинсвика. Правда, дел у этого Союза пока что было немного, ибо с работой в поселке обстояло хуже, чем обычно, и, следовательно, у Союза не было повода бороться против слишком низких расценок. На беду та часть порта, которая находилась на берегу, давно уже была выстроена, но правительство, оставив за собой право определить, какой уровень воды не разрешит возделывать картофель в той части порта, которая во время приливов будет затопляться водой, тянуло с этим решением, и в поселок не поступало средств на переноску правительственных камней. Таким образом, Союзу оставалось только констатировать, что с благосостоянием поселка дела обстоят неважно, и на этом основании отправлять одно послание за другим в адрес правительства, Юэля Ю. Юэля и директора Пьетура Паульссона с требованием денег, шхун, базы, земли для посевов, кур и справедливого общественного строя. Но лавка в поселке продолжала пустовать и после нового года, в ней, если не считать маргарина и цикория, не было ничего, кроме сухарей да витаминов, и эти крохи, пока они не кончились, люди могли получать за счет приходской кассы в надежде на государственную ссуду.
Зато те, у кого еще был в запасе мешок соленой рыбы и немного картошки, желали быть свободными исландцами и готовы были на все, чтобы защитить свою нацию от всяких безродных. Акции ирландских рабов, датчан и русских в эти дни сильно упали. Союз Истинных Исландцев объявил сбор средств на постройку новой исландской церкви с колоннами и цветными витражами для того, чтобы увековечить в Свидинсвике память о Гвюдмундуре Добром, и со всех сторон потекли дары, частично натурой, частично обещаниями поденной работы и даже наличными деньгами, потому что до сих пор в Исландии еще не жилось настолько плохо, чтобы нельзя было собрать неограниченных средств на строительство церкви: люди, готовые скорей удавиться, чем истратить на себя хотя бы один эйрир, выкладывали на стол по пять крон чистым серебром, а двое рыбаков с дальнего мыса выложили даже по новенькому блестящему риксдалеру. Если бы теперь и наш дорогой Йоун Табачник раскошелился и внес тысяч десять, можно было бы твердо сказать,
Но ни один из этих насущных вопросов не проникал в мир скальда. Его все больше заботило, что девочка уже почти не могла глотать витамины Пьетура Паульссона, так же как и рыбий жир, а когда наконец попытались поить ее парным молоком с директорского скотного двора, было уже слишком поздно, девочка угасала на глазах, можно было только удивляться, как долго тлеет в ней огонек жизни. С каждым днем скальду и его невесте все труднее было решить задачу, из чего приготовить обед, эта задача была не под силу такому профану в этом деле, как скальд, тут требовался по меньшей мере научный подход, тут требовалась мудрость всего человечества. Деньги в это время года росли так же плохо, как и трава. Если кто-то в эти трудные времена и бывал вынужден заказать поминальное стихотворение, то считалось удачей, когда скальд получал за это мешок торфа, а то приходилось довольствоваться и корзиной кизяка. Если рыбаки выходили в море и возвращались с уловом, можно было видеть, как Льоусвикинг бродит по берегу, случалось, что ему бросали что-нибудь, говоря при этом: «Надо дать этому убогому пару тресковых голов на уху, он недотепа и поэт, но он может своими стихами наслать на нас удачу или неудачу, смотря по тому, как мы будем к нему относиться». Но, к сожалению, эти редкие приступы милосердия не могли обеспечить скальда на долгое время.
Бывало, он возвращался домой с пустыми руками, хотя невеста и прогоняла его на мороз, угрожая не открывать дверь, если он не принесет сахару, ржаной муки и крупы. Всякий раз, когда она, стоя на коленях, принималась выкрикивать свои молитвы, словно разговаривая по испорченному телефону, или затягивала свои бесконечные псалмы, ему хотелось заткнуть уши. Скальд сам мог голодать сколько угодно, и, если бы он был свободен, он просто лег бы, укрылся с головой и без страха ждал, когда для людей наступят новые условия жизни. Теперь же все кончалось тем, что невеста скальда сама отправлялась к директору Пьетуру Паульссону, чтобы выпросить у него жалкие объедки, платя за них единственной монетой, которой бедняк может платить богачу: своими нищенскими слезами.
Однажды, когда на потолке в сенях висела одна-единственная жалкая рыбина, составлявшая все богатство дома, скальд оказался на дороге, был мороз, кружила метель, скальду было наказано не возвращаться домой с пустыми руками. Скальд натянул поглубже на уши свою старую шапку и дважды обмотал шею шарфом. Его бумажная куртка уже давно перестала служить защитой от ветра, и ему казалось, что мороз дует в его кости, как во флейту.
Тогда он вдруг вспомнил то, чего, собственно, никогда и не забывал, — что девушка из Вегхуса так и не отдала ему с весны своего долга. Не очень-то приятно было идти к этой девушке и напоминать ей о таком пустяке, совсем не это грезилось скальду в тот вечер, когда его речь и ее рассказ про мечту о счастье нашли друг друга. Ему повезло, он вовремя укрылся на горе, но его стихам, как это бывало и прежде, все-таки удалось соединить два сердца. Так как же она может спокойно наслаждаться любовью и счастьем, заставляя бедного скальда ждать того вознаграждения, которое по праву принадлежит ему за то, что он подобрал маленький ключик к сердцу такого замечательного человека, как Йенс Фаререц? Должна же она понимать, что нельзя вызывать любовь между людьми с помощью искусства, не получая никакого вознаграждения.
Чем дольше ветер играл на его костях, тем его доводы о справедливости этого требования становились все более вескими. Нет, ни в коем случае это нельзя назвать унижением. Подарить ей стихотворение было бы рыцарством, которого он не мог позволить себе по нынешним временам. Какое мне дело до этой девушки? Меня не касается, горячи или холодны ее глаза. Главное то, что я просидел целый день и целую ночь, чтобы выполнить ее заказ; работа есть работа, сделка есть сделка. Пусть люди не воображают, что скальды могут питаться одним воздухом.
И так без конца.
Дом Хьортура оказался как раз таким, каким скальд всегда представлял себе настоящий дом, именно в таком доме в его детских мечтах жила его мать — дверь глядит на дорогу, приветливые окна по обе стороны двери, крыша, труба. По узкой тропинке скальд направился к дому, борясь с пронизывающим до костей ветром, на дворе он натолкнулся на хозяина, добродушного, румяного, веселого, в теплой шапке и в фуфайке, облепленной мохом. Крестьянин засмеялся, не обращая внимания на метель, и спросил, зачем пожаловал скальд.