Свет мой, зеркальце, скажи
Шрифт:
– Еще есть время, дорогой. Впереди целая ночь, не так ли?
Повернувшись ко мне спиной, она принимается искать чайник на полке, но мой голос, будто опустившаяся на плечо рука, её останавливает.
– Вначале волосы.
Она пожимает плечами, затем повинуется и осторожно вытягивает заколки из своего обожаемого шиньона. Почти вся масса волос - не её. Она приподнимает накладку рукой, расчесывает её. Собственные волосы очень коротки, как у мальчика.
– Огорчен?
– спрашивает она.
– Нет.
Но в руках - злобная дрожь. Я беру её шиньон. Волосы сухие,
– Что это такое? Синтетика?
– Что?
– Это нейлон? Что-то в этом роде?
– Смеешься, золотце! Это стоило мне немалых денег. Просто лак их пересушил, понимаешь? Но это настоящие волосы. И естественный светлый цвет, как у твоих.
– А твои?
Она расстегивает юбку. У неё узенькие трусики, с набивными наивными цветочками. Трусики маленькой девочки. Она опускает их настолько, чтоб я смог увидеть светловатые волосики и маленькую расщелинку настоящей школьницы.
– Вот мои, - заявляет она.
– Изысканно, - комментирует доктор Эрнст.
– Представиться столь очаровательным образом! Но совершенно отсутствует связь с нашей темой.
– Как же! Эта девушка доказывает, что я не довольствуюсь невесть чем, если плачу!
– Вкус меняется, Питер. Он так изменчив!
В Копенгагене садится солнце. В сумерки я захожу в сад Тиволи и медленно иду к концертному залу. Внезапно все окружающие меня здания в этом парке аттракционов расцвечиваются иллюминацией. Разноцветные огни заискрились на крышах, в кронах стоящих вдоль аллей деревьев, маленькие голубоватые лампочки спрятаны в ветвях.
Стоящая на аллее девушка высока и крепкого телосложения. Меж пальцев у неё потухшая сигарета. Я останавливаюсь рядом и раскуриваю сигарету, чтобы потянуть время.
– Undskyld, - говорит она мне, - Ma jeg benytte Derres Taen der?
– Извините, не понимаю. Я - американец.
– Ах! Американец!
Она улыбается, подносит мою зажигалку к своей сигарете.
– Я прошу, пожалуйста, не откажите в огоньке.
Ее голос мягкий, шелестящий, как листва. Она говорит почти без акцента. Я даю прикурить. Она столь высока, что её глаза почти на уровне моих. Я смотрю на её ноги и вижу, что у неё простые сандалии, а не туфли на каблуке. Ее мини-мини юбка создает впечатление, что она целиком состоит из отменных ног. Бедра несомненно несколько тяжеловаты, но крепки. Она не сказала ни слова. Лишь сквозь приоткрытые губы выпускала дым сигареты.
– Mangt tak. Это означает спасибо.
– Не за что.
Настала её очередь бросить оценивающий взгляд. Затем она спросила:
– Вы один?
– Да.
– Не хотите, чтобы вам составили компанию?
– В зависимости от условий.
– Я очень способный компаньон. Виртуоз, понимаете? И к тому же тактичная.
– Я вижу. И сколько же возьмет с меня тактичная виртуозка за ночь?
– За всю ночь?
– Да.
– Для кого-то это было бы восемьсот крон. Но вы мне нравитесь, потому будет всего пятьсот. Семьдесят пять долларов в американской валюте.
Я с сожалением мотнул головой.
– За подобную цену вы никогда не найдете такую, как я. С моими данными. И не забудьте,
– Мы пойдем в мой номер, в "Регал". И я оплачиваю обед и выпивку.
– Вы торгуетесь, как немец, - запротестовала она.
– Сожалею, - я хотел уйти, но она остановила меня.
– Подождите. Только для вас. Четыреста крон. Шестьдесят долларов.
– Вы столь же быстро рассчитываете обменный курс немецкой марки?
– Прошу вас... Мне бы не хотелось с вами торговаться, - прошептала она, нежно положив ладонь мне на щеку.
– Yeg synes voelding godt om Dem. Что означает, что вы мне очень нравитесь. Я люблю рослых и сильных мужчин. Мы проведем восхитительный вечер.
– Может быть.
– Четыреста? Плюс ужин?
– Согласен на ужин. Вы хотите начать с него? Кажется, вы голодны.
Она весело рассмеялась.
– Я всегда голодна! Вы знаете рестораны Тиволи?
– Нет, я здесь впервые.
– "Фаерчекроен" - довольно забавен. Много молодежи, понимаете? Поют, пьют пиво и очень шумят. Но по кухне ничто не превзойдет "Диван 2". Очень роскошно. И очень дорого.
– Выбирайте.
– "Диван 2". Но это может прибавить те же сто крон. Даже больше.
– Но раз вам он нравится...
Ее звали Карен, и у неё оказался прекрасный аппетит. После ужина мы прошли сквозь сады по укромным уголкам к решетке Вестерброгард. Внезапно она отказалась от сигареты и как гурман закурила тонкую датскую сигару.
– Это вас не раздражает?
– спросила она.
– Нет, а что?
– Большая часть мужчин такого не любит, исключая датчан. А я ненавижу сигареты. Итак, вы мне нравитесь все больше и больше.
Мой номер в "Регале" её восхитил.
– Вы сказали мне - номер, и я тогда подумала... Но спальня, салон, две комнаты? Это роскошно!
– Оплачивает моя компания. Это чтобы производить впечатление на людей, с которыми приходится вести дела.
– Понимаю. Я тоже потрясена.
Ее кислый голос заставляет подумать о том, что она сожалеет о совершенной уступке. Я поспешил расставить все по местам.
– Но моя компания не оплачивает непредвиденные расходы.
– К примеру, меня?
– Вас.
Мы вместе приняли душ, мылись и ласкали друг друга. Ее тело было роскошно, твердые груди торчали, бедра пружинили мускулами. Она пыталась льнуть ко мне, но эта белоснежная, почти девственная комната не была местом для подобных изысков. Я в свою очередь ласкал её, и она приходила в экстаз. В её дыхании чувствовался запах сигары, но это не было неприятным.
В кровати она взяла все в свои руки, если позволительно так выразиться, терпеливо и артистично управляла мной пальцами и ртом, и вдруг приподнялась и с беспокойством взглянула на меня.
– Мне так жаль... Это свет раздражает тебя? Хочешь, я его погашу?
– Нет. Мне нравится любоваться тобой.
– Так... Ну, если это все, что ты желаешь...
– Нет.
– Что-нибудь еще? Я буду счастлива исполнить все, что ты пожелаешь.
– Да, может быть ещё кое-что. Я подумаю.
Она нахмурила брови.