Свет над горизонтом

Подколзин Игорь Васильевич

ГЛАВА 2

НЕОБЫЧНОЕ ЗАДАНИЕ

Плавбаза бригады подводных лодок была ошвартована у так называемого «водяного» пирса, куда обычно подходили корабли брать воду. В маленькой каюте по правому борту, рядом с кубриком, отведенным для личного состава «Щ-17», сидели командир и замполит. Было как раз то время в строгом распорядке, когда перед ужином оставалось несколько ничем не заполненных минут. Из открытого настежь иллюминатора доносился шум порта: тарахтели по стыкам рельсовых путей развозящие боезапас вагонетки, поскрипывали блоки да слышались голоса людей, принимающих

грузы.

Начало смеркаться, но света еще не зажигали, чтобы не закрывать иллюминатор маскировочной броняшкой. Несмотря на мелкий дождик, зарядивший с полудня, было тепло и даже слегка парило.

Долматов поднялся с кресла и, подойдя к деревянной койке-рундуку, прилег, закинув руки за голову. Он лежал, уставившись в подволок, думая о чем-то своем. Затем повернулся к сидящему за столиком Ольштынскому и тихо засмеялся.

— Ты что? — командир поднял от бумаг голову.

— Эпизод один вспомнил. Было мне три года. Жили в Саратове, отец там работал начальником уголовного розыска. И он и мать, она была медсестрой, приходили — мы спали и уходили — мы спали. Мы — это я с братом, он на три года старше. А воспитывала нас бабушка Мария Ивановна. И вот как-то собрались ребята на Волгу, а соседка услышала, как мы договариваемся, и побежала, злодейка, доносить: «Марь Иванна, ваш Коля на Волгу ушел». А бабка ей в ответ: «Ничего, жрать захочет — придет». А рассказал я это знаешь зачем? Вот ведь сколько лет прошло, а помню все до мельчайших деталей. Даже запах бочки, в которой сидел, когда соседка на меня «капала». То есть то, что с нами происходит в детстве, мы запоминаем на всю жизнь. Причем учти: и хорошее и плохое.

— Спасибо, что пояснил.

— Да, так вот — с самого раннего детства в сознание человека аккуратно, систематически надо закладывать все самое лучшее. Ты только представь, Леонид, — Долматов приподнялся на койке и, прищурившись, посмотрел на Ольштынского; — дети — это наша смена и…

— Понимаю, — капитан-лейтенант захлопнул книгу и повернулся к замполиту. — Еще из прописных истин я могу назвать хоть бы эти: Волга впадает в Каспий, а деньги надлежит хранить в сберкассе. Так?

— Так. Ну а знаешь ты, чем, например, отличается мужчина от женщины? А тем; — замполит многозначительно поднял палец, — что мужчина умеет слушать собеседника до конца, не перебивая. Ясно?

— Виноват. Продолжай свою мысль о нашей смене. Я весь внимание.

— Мысль моя такова, повторяю: то, что в ребенке заложено в детстве, навсегда останется с ним. Со временем только трансформируется, приобретет в силу воздействия общественного бытия новые нюансы. В качестве доказательства еще один небольшой экскурс в детство. Понимаешь, Леня, в то время, когда я только начал познавать себя и носил короткие штанишки…

— И вероятно, не всегда сухие в процессе познания.

— Пошляк и грубиян.

— Извини, пожалуйста, — командир засмеялся, — больше не буду, продолжай.

— Так вот, тогда особенно остро я понял, как больно и надолго ранит клевета и человеческая несправедливость. Жили мы в старом двухэтажном доме, на первом этаже. А над нами — семья сапожника. Вопреки пословице человека абсолютно непьющего. Было у него четыре дочери — две пары близнецов — с разницей в один год. Такие зловредные девчонки. Бывало, стоит мне появиться во дворе, они, соплячки, высыпают на галерею и давай: «Рыжий, красный, человек опасный!» Или это: «Рыжий, рыжий, конопатый, убил дедушку лопатой». А то песню пищат: «Колька первый был на улице злодей — бил котят, утят и маленьких детей». Представляешь? Ну «рыжий-конопатый» ладно, против природы не попрешь, факт на лице, но вот дедушку своего я вообще не помню, а следовательно, убить его не имел возможности. Ты не удивляйся, я действительно тогда рассуждал так. Кроме того, никогда и пальцем не трогал тех, кто слабее меня, в том числе, разумеется, и «братьев наших меньших». И вот даже сейчас ощущаю я ту мальчишескую обиду — за что же меня так. А еще горше мне стало, когда впоследствии я узнал, что в песне речь шла не о Кольке, а о каком-то Семезлодее, который потом

перековался. И подумать только, с тех пор не выношу ни клеветы, ни несправедливо-сти. А рассказал я тебе это как иллюстрацию, что ли, к своим мыслям. Будь моя воля, сделал бы коренной переворот в детском воспитании — ничего бы не пожалел. Начиная с яслей и до института направил бы на должности наставников самых умных, честных, принципиальных, бескомпромиссных и благородных людей. Оклады бы им назначил самые высокие, от всех забот избавил: занимайся только воспитанием, лепи людей достойных, выращивай, выковывай. И глубоко я убежден — резко бы пошли на убыль разные мерзости людские, ведь это новое поколение влияло бы где-то и на своих родителей, и на прочих окружающих. Вот так-то, милый мой. — Старший лейтенант опустил ноги с койки. — С этого надо начинать, если мы хотим в самый короткий срок получить гармонически развитого, умного человека. Ты только представь себе, как это будет хорошо. И ведь будет, черт возьми, будет. Обидно, правда, как сказал Некрасов: «Вот только жить в эту пору прекрасную уж не придется ни мне, ни тебе». Согласен со мной?

— В первой части да. Во второй нет. Может быть, и доживем. Но это все будущее, сейчас же думать надо о том, что нас ждет буквально час спустя.

— Ужин. Короткий отдых и, как тебе известно, выход на задание.

— Настораживают меня все эти приготовления. Лодку поставили не туда, где мы стоим обычно перед выходом, а куда-то к черту на кулички, хотя места хоть отбавляй. Вон посмотри, — командир указал рукой в иллюминатор в сторону другого берега бухты, где, как заснувшие на воде киты, борт о борт стояли лодки. — Опять какие-то секреты, «тайны мадридского двора».

— По-моему, специально для нас что-то придумали необычное, исключительное, — замполит затянулся папиросой, — специально, понимаешь, какая честь?

— Куда там. Обыкновенный поход, сам же слышал, как вчера комдив докладывал адмиралу. Может быть, это козни начальника штаба, не любит он меня, за что, ума не приложу.

— А ты не ехидничай, когда с ним говоришь, не высмеивай его слабости, тем более человек-то он хороший, а заговаривается иногда, ну что делать, у всех могут быть недостатки. Что же касается похода, то, наверное, какие-то изменения.

— А что переменилось, что? Прямо заинтриговали, любопытство разбирает.

— Удивляюсь тому, что ты все время на службе удивляешься.

— Зря каламбуришь, я же серьезно с тобой.

— Выдержка, мой друг, выдержка. Основное качество моряка. Конечно, образцового, лихого моряка. Все узнаем своевременно, не раньше и не позже.

— Тоже правильно. Пойдем-ка ужинать. Сытому всегда лучше, собирайся побыстрее. Погода как раз для выхода. И туманчик намечается, и дождичек, и ночь обещает быть темной.

Офицеры оделись и вышли в коридор.

Когда они уже огибали здание столовой — длинного дощатого барака, от которого за сотню метров тянуло запахом щей и подгорелого сала, прямо на них, чуть не сбив с ног, выскочил матрос.

— Товарищ командир, — задыхаясь от быстрого бега, прокричал он, — к адмиралу срочно, и вас, — матрос кивнул на заместителя по политчасти, — тоже.

— Дух переведи сначала. Вот так. Отдышись. Теперь толком доложи, — командир повернулся к замполиту. — Ну сейчас, кажется, узнаем все.

— Прибегал рассыльный из штаба, — начал матрос, — передал, чтобы командира и заместителя по политчасти немедленно к комбригу.

— Добро. Вот теперь все ясно. Можешь идти.

— Есть, — моряк повернулся и побежал к лодке.

— Знаешь, выработалась у меня дурная привычка: когда вызывают к начальству, да еще срочно, я почему-то, даже если ни в чем не виноват, ставлю себе вопрос: за что? И начинаю мысленно перечислять все свои грехи. За одни вроде уже нафитиляли, о других пока не знают, третьих еще не совершил. Идешь и терзаешься, душу себе мотаешь — сомненья грызут. Прошлый раз вызвали, ну являюсь, а мне говорят, дескать, к ордену тебя представили. Я даже разочаровался. Вот и разберись, как говорят, «ожидаешь ты гуся, а получишь лосося».