Свет праведных. Том 2. Декабристки
Шрифт:
– И тут тоже – не для всякого солдата.
– Для героя!
– Вот именно.
– Я ненавижу героев.
– Почему?
– Не знаю. Они мешают другим жить спокойно. Мне вот нравится дом, семья, шитье, дети. А вы знали каких-нибудь героев?
– Да.
– Каких?
Софи, смутившись, торопливо раскрыла лежавшую на столе книгу и, не ответив на вопрос, коротко сказала:
– Давайте писать диктант. Это текст Лабрюйера… Вы готовы?.. «Менальк спустился по лестнице, открыл дверь, чтобы выйти, закрыл ее…»
Медленно продолжая диктовать, она снова вернулась мыслями к планам переезда. В ее голове теснились цифры. Траты ее не пугали. Благодаря доходам от Каштановки, она ни в чем не нуждалась. Псковский предводитель дворянства каждые три месяца аккуратнейшим образом присылал причитающуюся ей долю. Но она ни разу не получила
– «…он увидел, что его шпага висит справа, что его чулки спустились на пятки и что его сорочка прикрывает шоссы…» – продолжала Софи.
– Что такое шоссы?
– Это такие короткие штаны до колен.
Перо снова побежало по бумаге. Софи подумала, что теперь едва ли не в каждом сибирском городке появился какой-нибудь декабрист, обучающий потомство местных чиновников. Тем не менее, – это казалось особенно несправедливым, – если политические заключенные и превращались в наставников, то их собственные дети чаще всего продолжали считаться казенными крестьянами. В 1842 году император объявил, что готов позволить сыновьям и дочерям давних своих врагов обучаться в государственных учебных заведениях, при условии что они будут туда записаны не под своими фамилиями: Трубецкой, Волконский, Давыдов, Анненков, – но по имени отца, словно простые мужики! Родители единодушно отвергли эту оскорбительную милость, дети продолжали учиться дома, под присмотром близких, и куда лучше, чем учились бы в любом другом месте. Наконец, в 1845 году, после смерти Бенкендорфа, его преемник, граф Алексей Орлов, добился от Николая I отмены драконовских мер, направленных против «молодого поколения». Благодаря этому Александра и Лиза Трубецкие, а затем и Нелли Волконская получили право поступить в Иркутский институт благородных девиц, а Михаил Волконский и дочери Анненкова были приняты интернами в гимназию того же города. Но, как и всегда бывает в России, это проявление милосердия сопровождалось мелочными ограничениями. Так, Полина Анненкова, страдавшая в разлуке с детьми, так и не смогла добиться от властей Тобольска пропуска для того, чтобы их навестить. Любое перемещение, самая короткая поездка требовали множества подписей и печатей. Письма вскрывались и надолго, порой на целую неделю, задерживались на почте. Случалось, что по анонимному доносу полицейский являлся в дом к кому-нибудь из декабристов, задавал несколько праздных вопросов, после чего удалялся с недоброй, угрожающей улыбкой на губах. Запрещено было иметь охотничье ружье, запрещено было посылать в Россию дагерротипы, запрещено было учить детей фехтованию… Внезапно Софи задумалась о том, не расспрашивает ли почтмейстер Татьяну, когда девочка возвращается домой, о том, что она видела и слышала в доме своей учительницы французского. Может быть, это только она считает, будто к ней ходят ученики, на самом же деле за ее стол усаживаются и пишут под ее диктовку маленькие шпионы?
– «Однажды видели, как он столкнулся со слепым, запутался у него в ногах и упал одновременно с ним, причем оба повалились навзничь в разные стороны…»
Татьяна так звонко, так бесхитростно расхохоталась, что Софи мгновенно успокоилась. Если ей приходится существовать в этом страшном мире скуки и доносов, она должна, по крайней мере, найти в себе силы сопротивляться желанию повсюду выискивать врагов.
– До чего забавно! – воскликнула девочка. – Он еще жив, этот Лабрюйер?
– Нет, он умер больше ста пятидесяти лет назад.
– Вот не думала, что можно так смешить людей через столько лет после своей смерти!
Софи перечитала диктант, исправила ошибки. Татьяна, стоявшая у нее за спиной, наклонялась вперед, вытягивала шею, чтобы лучше разглядеть, дышала ей в затылок, от взволнованной девочки шло тепло, и Софи снова, уже в который раз, пожалела о том, что у нее нет своих детей и ей только и остается, что учить чужих.
– Семь ошибок, – сказала она. – Не блестяще!
Татьяна потупилась. На этом урок закончился. В прихожей уже переминались с ноги на ногу двое сыновей Суматохова, крупнейшего местного хлеботорговца. Софи проводила Татьяну до двери и впустила мальчиков. Одному десять, другому двенадцать, славные простоватые мордашки с разрумянившимися от холода щеками. Мальчики только-только начинали учить французский. Усердно трудясь над спряжением глагола «быть», они развлекались тем, что гремели в карманах бабками, и Софи пришлось бабки у них отобрать. Следующей пришла на занятия жена попечителя богоугодных заведений: эта дама, вся в кудряшках и шуршащих оборках, учила язык только ради того, чтобы потом ввернуть как бы между прочим в разговор с подругами или гостями несколько французских слов, и сильно раздражала Софи своими ужимками, воркованием и смешками.
Наконец, в половине первого в доме воцарились тишина и покой. Со стола исчезли книги и тетради, и Дуняша принесла блюдо с холодным мясом и квашеной капустой. Софи, давным-давно привыкшая обедать в одиночестве, легко мирилась с окружавшими ее пустотой и безмолвием. Ела наспех, не думая о том, что лежит у нее на тарелке, и иногда, подняв глаза, отвлекалась, глядя на призрачных прохожих, проплывающих за разрисованным морозными узорами стеклом.
Сейчас, погрузив ложку в кислый ягодный кисель, забеленный молоком, она замерла и прислушалась: ей показался знакомым силуэт мужчины в широкополой шляпе и пальто с поднятым воротником. В дверь трижды постучали: да, она не ошиблась! Неудержимая радость захлестнула Софи.
– Пойди открой, Дуняша, – негромко распорядилась она, наклоняясь к зеркалу.
Подобрала спустившуюся с виска прядь, быстро одернула блузу под пояском и с улыбкой повернулась навстречу входящему в комнату доктору Вольфу. Его лицо тоже сияло от счастья.
– Я только что видел Полину! – воскликнул гость. – Она сказала, что вы собираетесь купить маленький домик по соседству с ней! Неужели правда?
– Да, – подтвердила Софи. – Я думаю, это разумное решение. Мне здесь так неудобно жить!..
– А главное – вы так далеко от всех нас! Бога ради, не упускайте случая. Покупайте! Переезжайте! И как можно скорее!..
Она так явственно почувствовала тепло и тяжесть его руки на своем плече, что окончательно смутилась и, желая скрыть растерянность, поспешно спросила:
– Вы уже пообедали?
– Разумеется! На бегу, между двумя визитами, по обыкновению.
– Но рюмочку наливки выпьете хотя бы? Малиновой!
Доктор стал отказываться, Софи продолжала уговаривать: ей казалось, будто для нее очень важно, чтобы неожиданный, но такой приятный гость попробовал эту наливку. Вот только куда запропастилась бутылка? Она так давно не брала ее в руки!.. Софи распахнула дверцы буфета, приподняла крышку деревянного сундучка, сбегала на кухню… Нигде нет! Доктор Вольф засмеялся:
– Да не суетитесь вы так! Не стоит беспокоиться!
Но она расстроилась и разозлилась: «Еще подумает, будто я неряха, сама не знаю, где у меня что в доме, что у меня есть, чего нет!» Досадная мелочь разрослась в ее представлении до размеров трагедии. Софи отругала Дуняшу – наверняка это служанка по недосмотру выбросила бутылку! – и девушка залилась слезами.
– Ты бы лучше помогла мне, чем хныкать! – сердито прикрикнула на нее Софи.
И ведь доктор Вольф все это слышал, до последнего словечка! До чего глупо получилось! Наконец, Дуняша, перекладывая с места на место кучку хвороста в углу за печкой, отыскала драгоценную бутылку. Софи торжественно выставила ее на стол, и доктору Вольфу пришлось смириться. Отпив первый глоточек, он объявил:
– Просто чудо, настоящий бархат!
Софи смотрела, как он потягивает наливку, и втайне испытывала благодарность. Мужчина у нее в доме, удобно расположившийся в кресле, с рюмкой в руке – эта картина отвечала ее древней, как мир, женской потребности окружать мелкими заботами и создавать уют уставшему после трудового дня человеку. И она принялась уговаривать доктора Вольфа выпить еще рюмку.
– Так когда же вы переедете? – спросил он.
– Вы очень уж торопитесь! – со смехом ответила она. – Я пока ничего не решила окончательно. Мне хотелось бы еще раз взглянуть на дом…