Свет с Востока

Шумовский Теодор Адамович

Город на четырех реках

9

звуки гимна «Сколь славен наш Господь в Сионе / Не может вымол­вить язык...»

В те беспокойные годы побывали в Шуше английские колониаль­ные и турецкие войска. Рослые сипаи откуда-то таскали на плечах камни, чтобы замостить площадь перед казармой. Турки повесили пятерых спекулянтов — цены в рассыпанных по городу частных лав­ках сразу упали, но жизнь от этого счастливее не стала.

ГОРОД НА ЧЕТЫРЕХ РЕКАХ

Эти слова звучат громко, так уж захотелось. А в действительности через азербайджанский город Агдаш, куда мы переехали в начале 1920 года, проходили четыре канавы. Полуденный летний зной загонял туда буйволов, и они блаженствовали в прохладе желтой болотной воды.

Семья наша поселилась

на втором этаже большого каменного до­ма; при доме был сад и просторный двор. По-видимому, некогда в здании помещалась гостиница: на это указывала металлическая вывес­ка с надписью «Россия», укрепленная над въездом во двор. Теперь дом принадлежал азербайджанцу-извозчику Багишу и его жене Гюли. Кроме нас, комнаты у них снимали молодая красивая медичка Розалия Петровна, тайно влюбленный в нее врач Владимир Николаевич с же­ной Ниной Александровной и отцом Николаем Николаевичем Нико­лаевым. Поодаль во дворе стоял особняк, в котором проживал уезд­ный начальник Шихлинский. Иногда к особняку подкатывал фа­этон — Шихлинский и его домочадцы отправлялись на прогулку.

В городе порой устраивались военные смотры. Солдаты выстраи­вались в линию: на переднем крае четко выделялись один в голубом мундире, другой — в красном, остальные были кто в чем.

Потом все изменилось: 28 апреля 1920 года российская Одинна­дцатая армия во главе с Кировым и Орджоникидзе принесла в Азер­байджан Советскую власть. Агдаш наводнили красноармейцы, четы­рех из них во главе с неким Долговым определили к нам на временный постой. Уездного начальника Шихлинского толпа горожан подняла на руки, раскачала и бросила в канаву.

Как и в Шуше, отец наш и мачеха работали в местном казначейст­ве, позже преобразованном в УФО (уездный финансовый отдел).

10

Книга первая: У МОРЯ АРАБИСТИКИ

1 февраля 1920 года к ним присоединился мой старший 16-летний брат Иосиф — достаток в семье был невелик.

Уходя на работу, взрослые оставляли меня, семилетнего, на попе­чении другого старшего брата, 12-летнего Казимира. Красивый маль­чик с тонкими чертами лица, Казимир — мы звали его «Казик» — относился ко мне покровительственно, порой несколько властно. Од­нажды, в день моего рождения, он увидел за окном двух знакомых девочек, спешивших по двору к нам. «Лезь под кровать!» — скомандо­вал он мне. — «Зачем?» — «Мы живем бедно, — нетерпеливо ответил Казик, — ты ходишь в лохмотьях. Девочки идут поздравлять, но они не должны видеть тебя, виновника торжества, оборванным. Лезь!» Я повиновался и, лежа под кроватью, слышал: нежданные гостьи вошли, спросили, где я. «Он ушел», — сказал брат. «Как жаль!» — вздохнули девочки, затем вежливо, на «вы» (Казик был чуть постарше их) прого­ворили: «Скажите ему, что мы его поздравляем, и передайте в подарок вот это. До свидания». «Это» представляло собой книжку «Сказка о мертвой царевне и семи богатырях».

Мы с Казиком иногда уходили за город, купались в «речке», то есть в канаве, протекавшей среди редколесья. Но больше мой брат любил театр. Он стал активным участником самодеятельной детской группы. Они ставили на сцене пьесу, из которой Казик часто повторял нравившиеся ему слова: «Ведьма изжарилась и лопнула!»

В Агдаше было довольно многочисленное русскоязычное населе­ние, поэтому образовался и самодеятельный театр для взрослых. Чаще всего там ставили спектакль «Иванов Павел». Речь шла о гимназисте-неудачнике.

Мать гимназиста просит: Павлик, Павлик, занимайся, Даром время не теряй. Для меня хоть постарайся И в носу не ковыряй.

Сын отвечает:

Надоели мне науки,

Ни черта в них не понять.

Просидел насквозь я брюки,

Не в чем выйти погулять.

Приходит время, ему устраивают экзамен.

Город на четырех реках

11

Учитель математики: Разрешите наудачу Вы из алгебры задачу: Сколько ведер из бассейна Можно выкачать портвейна?

Учитель истории: А в конце какого века Был основан город Мекка? А какие папиросы Курил Фридрих Барбаросса?

Другие преподаватели своими вопросами такого же рода оконча­тельно добивают несчастного Павла Иванова, он проваливается ... под пол сцены. Смех и вздохи зрителей, они расходятся.

... Внезапно Казик заболел: тропическая малярия. Сперва лежал дома, потом брат Иосиф отвел его в больницу. Навещал его, как толь­ко освобождался от работы в казначействе, навещал, а однажды в сле­зах сообщил: Казик умер. Это было в пятницу 5 августа 1921 года. И вот у нас в комнате на двух стульях — гроб, в котором навеки смолк­ший худенький мальчик с восковым лицом и тонкими скрещенными пальцами.

Едва схоронили Казимира, заболел почти двухлетний сын отца от второго брака — Антон. Вновь тропическая малярия, но на этот раз ей было присуще стремительное развитие. В пятницу 12 августа 1921 года мы с отцом сидели у постели больного ребенка. Папа страстно молил­ся, просил Бога сохранить жизнь маленькому, неподвижно простер­тому страдальцу. Антон скончался во время этой молитвы, у нас на глазах.

Отец попросил бакинское начальство перевести его по службе в местность с более здоровым климатом. Ему предложили на выбор два города в южных предгорьях Кавказского хребта — это были Нуха и Шемаха. Отец выбрал второй. В рождественские дни 1922 года мы двинулись из Агдаша к железнодорожной станции Ляки, оттуда поез­дом до станции Кюрдамир, а там молоканин Василий Калмыков взял­ся довезти нас до места назначения. 14 января 1922 года, после ночевки в попутном селении Шарадиль, мы въехали в Шемаху. Усталые кони и фургон остановились на длинной и узкой главной улице.

В ГОСТЯХ У ШЕМАХАНСКОЙ ЦАРИЦЫ

Девятилетний, живший детскими впечатлениями, я еще не знал тогда, что новое место жительства навсегда определит мой жизненный путь, что именно здесь отыщет меня дело всей моей жизни.

Казалось, череда будничных дней не обещала потрясений, все шло заведенным порядком: отец стал работать финансовым инспектором, брат Иосиф поступил на службу в казначейство. У мачехи появился новый ребенок, она пока не работала. А я, еще не ходивший в шко­лу, — дома об этом не говорилось, взрослые были заняты добыванием хлеба насущного — я постепенно знакомился с Шемахой. Этому очень способствовал Иосиф, единственный оставшийся у меня брат. Вер­нувшись со службы, он после обеда отправлялся со мной на прогулку по городу. Брат покупал на улице за сорок копеек фунт местной кун­жутной халвы или в частной лавке фунт орехов либо каштанов (о ки­лограммах тогда не знали). Радостно поедая купленные лакомства, мы неспеша шли к старой, царского времени, военной церкви или к раз­рушенному армянскому храму. Иосиф делал с них этюды (он был пре­красным рисовальщиком), а потом мы возвращались домой. Посте­пенно мы находили все новые и новые места.

Прогулки все более пробуждали во мне интерес к окружающему миру. Дома были книги Некрасова, Гоголя, том сказок из «Тысячи и одной ночи» и, наконец, побывавший во многих руках, лишенный множества первых и последних страниц учебник всеобщей истории в художественном изложении. Будь у нас тогда еще и сочинение XV века «Хожение за три моря» Афанасия Никитина, можно было бы увидеть, что там «Шамахея», то есть Шемаха, упоминается далеко не однажды. Я как-то незаметно для себя узнал назначение букв — не помог ли тут все тот же Иосиф? — и постижение грамоты последова­тельно раскрывало передо мной тайны книг. Остро запомнились «Кому на Руси жить хорошо», «Тарас Бульба», «Ревизор». Со страниц «Тысячи и одной ночи» несся ко мне запах восточного средневеко­вья, страницы манили своей загадочностью... А вот на столе передо мной учебник истории. Мелькают забытые миром имена: Хлодвиг, Родерик, Аттила... Время сделало тени этих людей прозрачными, бесплотными, а ведь когда-то... когда-то каждое из этих имен истор­гало гром. Однако они вдруг бледнеют и в моих глазах, потому что я вижу новые слова: «испанские арабы», «Мавританская Испания»,