«Свет ты наш, Верховина…»
Шрифт:
— Микола с Черной горы — кто это?
Анна молчит.
— Горуля?
Анна молчит.
И вдруг меня озаряет догадка.
— Олекса, — произношу я шепотом.
Анна молча кивает головой.
…Однажды утром, когда я пришел в свою контору, напуганный событиями управляющий вызвал меня к себе и сказал:
— Мы больше не можем рисковать денежными суммами, которые вам приходится развозить, господин Белинец. До сих пор вам везло, но не дай боже, эти красные подстерегут вас… Я решил изменить систему расчета с верховинскими
Так нежданно-негаданно прервалась моя постоянная связь с Верховиной. Это очень удручало меня, но изменить тут я ничего не мог.
Край наш перестал быть для оккупантов спасительным тылом. Газеты, долго и упорно хранившие молчание о партизанах, наконец разразились угрозой: «У нас хватит сил навести порядок!»
Однако это легче было обещать на газетных столбцах, чем осуществить на деле.
Попрежнему взрывались по пути к фронту воинские эшелоны, то тут, то там завязывались бои между партизанами и посланными против них войсками, а в сводках Советского Информбюро, передачи которого мы тайно ловили, стали появляться сообщения о действиях партизан в наших горах.
В феврале сорок четвертого года я снова увиделся с Куртинцом, но на этот раз у меня в доме. Я был счастлив вдвойне: и тем, что опять вижу этого мужественного, дорогого мне человека, и той неожиданной радостной вестью, которую он принес о Горуле; Горуля был у нас, и не в горах, а на Ужгородщине!
— Здесь, здесь, — говорил мне Куртинец, отряхивая снег со своей венгерской бекеши, — вернулся еще осенью. А больше ничего не скажу, и не спрашивайте…
Я уже давно привык к железным законам конспирации, которым мы все подчинялись, и не обижался.
— Вы добрый вестник, — говорил я, крепко пожимая руку Куртинцу.
— Хотел бы им быть всегда, — улыбался тот, — до конца жизни.
Мог ли я подозревать в ту минуту, что конец этот наступит так скоро?..
Еще накануне вечером ко мне явился пожилой рабочий, которого я знал под кличкой «Верный». Осведомившись, все ли в порядке, он предупредил, что завтра утром ко мне придет гость и пробудет до вечера.
— Калитку с ночи не замыкайте на ключ. Условный сигнал, что в дом можно войти, — загнутая занавеска на левом окне. Гостю передайте, что буду здесь, как условлено, в восемь.
И вот утром, чуть занялся зимний рассвет, пришел Куртинец. И хотя в каждом его движении чувствовалась осторожность и говорил он тихо, у меня появилось ощущение, что в доме стало многолюдно, веселей и праздничней.
Зайдя в комнату, Куртинец принялся греть руки, похлопывая ладонями по кафелю горячо натопленной печи. От еды он отказался и только попросил черного кофе. Я ушел на кухню и, когда возвратился, застал Куртинца сидящим в кресле, а рядом, на полу, тряся хвостом, подпрыгивала пичужка. Я даже не сразу сообразил,
— Славно сделана! — поднял на меня глаза Куртинец. — Только что не летает.
— Откуда она взялась?
— Издалека, — ответил Куртинец. — Радист один прихватил с собой оттуда. Ну, а я взял у него… Это вашему хлопчику, товарищ Белинец, передайте.
— Вы уж лучше сами отдайте ему.
Куртинец было согласился, но, подумав, сказал:
— Нет, лучше вы. Не надо, чтобы он меня видел здесь. Сколько ему?
— Пять лет.
— Пять лет… А мои уже настоящие легини…
— Видитесь с ними? — спросил я осторожно.
— Изредка их вижу, а они меня — нет, — грустно ответил Куртинец. — Приходится так… Тяжело, конечно, но Анне еще тяжелее. Они и не знают, что мы здесь. Живут у дальних родственников Анны, под другой фамилией… Ну, кажется, теперь уж недолго…
Он с удовольствием выпил крепкий кофе, который я ему принес, и, вытерев платком губы, стал расспрашивать о настроениях в городе.
Мой рассказ ему, видимо, понравился.
— Это очень хорошо, что оккупанты и их прислужники все сильнее нервничают. Надо, чтобы они и совсем голову потеряли.
В восемь часов утра под видом водопроводчика пришел Верный, а с ним Горуля.
Не помня себя от радости, мы бросились друг к другу в объятья, забыв на какое-то мгновение, кто мы, где мы, что окружает нас. Это был неожиданный праздник, такой, какие редко выпадают в жизни.
— Тише вы, тише! — беспокойно ходил вокруг нас Верный. — Тише, вам говорят! — Но когда из комнаты к нам в переднюю вбежала Ружана, Верный безнадежно махнул рукой и отошел к стоявшему в стороне Куртинцу.
— Иванку, Иванку, — шептал Горуля и гладил меня, как маленького, по голове, — вот мы и опять вместе!
— Если бы вы знали только, — говорил я, — как я рад, что вижу вас!
— А ведь я в нашем крае давно, — с шутливой таинственностью сказал Горуля, поглядывая на меня и Ружану. — Рвался повидать вас, да все нельзя было… А раз вот жинку твою на улице повстречал, да она, слава богу, не признала меня… А внучек мой где? Куда вы его сховали?
— Спит уже, — шепнула Ружана.
— Мне бы поглядеть на него, — попросил Горуля, — я не разбужу.
И на цыпочках пошел следом за Ружаной в комнату, где спал Илько.
Куртинец и Верный ждали Горулю в моей комнате.
— Ну, теперь давай с тобой, Олексо, — входя сказал Горуля Куртинцу.
Они обнялись и расцеловались.
— Э-э… — разглядывая Куртинца, проговорил Горуля, — постарел ты, друже, с осени!
— Да и ты что-то не молодеешь, Ильку! — усмехнулся Куртинец.
— Жизнь такая…
— Трудная?
— Трудная, но я не жалуюсь. Делаем то, что в наших силах. В горах легче, а у нас Ужгородщина — долина, всё на виду!..
— Это я знаю, — сказал Куртинец. — За то, что делаете, спасибо. Но разговор будет о том, чего вы не делаете.