«Свет ты наш, Верховина…»
Шрифт:
Анночко! Благодарю тебя за твою любовь, светившую мне в самые тяжелые часы в жизни, а их ведь было у нас с тобой немало. Благодарю за преданную твою дружбу и за наших дорогих хлопчиков. Я верю, что ты вырастишь их людьми честными, мужественными, искренними, а за озорство их не брани: все-таки это дети.
Не оплакивайте меня, товарищи! Плачут по мертвым, а я хочу быть среди вас живым. Усильте нашу борьбу за достойную, радостную жизнь для людей на земле!
Обнимаю вас, прощайте!
Микола с Черной горы — Олекса
58
Словно ветром дунуло от Ужгорода до Рахова. Сотни людей уходили из сел, городов, поселков в горы и, добравшись до партизанских постов, объявляли: «За Миколу!»
А в Ужгороде суд, назначенный подпольным народным комитетом, судил Луканича и Сабо.
Луканича подняли ночью на квартире, а Сабо взяли в одном из кабинетов дома свиданий, куда он в последнее время зачастил.
Обоих их привели в один из домиков ужгородской окраины.
За столом в комнате, освещенной керосиновой лампой, сидело несколько человек. Среди них были: Верный, уцелевший в числе пятерых подпольщиков после трагедии на подлесной стороне, и я.
Узнав, что их привели на суд, Луканич яростно прохрипел:
— Вы не смеете меня убивать! Слышите? Не смеете!
— Мы не убийцы, — ответил Верный, — мы судьи.
А Сабо сначала будто онемел, съежился весь, окрысился, потом вдруг взмолился:
— Оставьте мне жизнь. Я сам все расскажу.
И, не дожидаясь ответа, торопливо, время от времени бросая опасливые взгляды на угрюмо молчавшего Луканича, начал рассказывать о том, как он стал служить в полиции, как он, узнав о том, что готовятся операции против подпольных народных комитетов, изъявил свое желание принять участие в этих операциях.
— Почему? — спросил Верный.
— У меня была скучная должность, пане, она расшатала мне нервы.
— А кто вас связал с Луканичем?
Сабо замялся.
— Полиция?
— Нет.
— Кто же? Воин Христов?
Сабо вздрогнул и еще больше вобрал голову в плечи.
— Да.
— Трусливая дрянь! — крикнул Луканич.
Сабо отпрянул к стене и словно прилип к ней.
— С каких пор вы стали агентом Воина Христова? — задал я вопрос Сабо.
— С тех пор, как мне отказал Матлах.
— А Луканич?
— Не знаю, но мне кажется, что давно.
Потом Сабо рассказал, как он и еще двое агентов полиции ждали неподалеку от кофейни на Корзо, как к ним присоединился Луканич и как, упустив сначала Горулю, они все ж напали на его след.
Луканич не отвечал на наши вопросы. Скрыв глаза под насупленными бровями, он злобно хранил молчание и, только выслушав приговор, закричал, бросился к столу, полный бешеной, исступленной ненависти…
Именем народа мы приговорили Луканича и Сабо к смерти. В ту же ночь приговор, размноженный в нескольких десятках экземпляров на машинке, был расклеен по Ужгороду. А тела Луканича и Сабо полиция нашла поутру возле каменоломни.
Как-то
Даже здесь, в Воловце, у железной дороги днем они ходили только по трое.
Огорченный неудачей, я решил быстро проверить счета, чтобы успеть вернуться в Ужгород поездом, который привез меня в Воловец.
Покончив с делами, я сел в вагон и стал ждать отправления. Прошло десять, двадцать, тридцать минут, а поезд все не отходил. Я вышел из вагона, чтобы выяснить, в чем причина задержки. Никто ничего не знал, только знакомый поездной кондуктор, выбрав минуту, когда мы остались у вагона наедине, шепнул:
— Мы еще здесь простоим, пане инженер. Впереди не все в порядке. — И многозначительно подмигнул: — Микола с Черной горы путает все расписания.
— Кто, кто? — переспросил я, насторожившись.
— Я сказал: Микола с Черной горы. Разве вы не слыхали о нем?
— Слыхал, конечно, но ведь его… нет!..
— Как бы не так! — вытянул губы проводник и приблизился к моему уху. — Они бы хотели, чтобы его не было, а он есть. Укажите только, где он находится, и вы получите тридцать угров земли. Вон, советую почитать объявление.
Кондуктор кивнул в сторону вокзала, и я увидел возле щита для реклам, которого раньше не замечал, небольшую толпу.
Человек пятнадцать лесорубов, селян и железнодорожных рабочих стояли перед щитом, слушая, как какой-то грамотей читал вслух объявление. Желтое, с зелеными полосами, привлекающее к себе внимание восклицательными знаками, оно было наклеено поверх старой рекламы Бати.
«Тридцать угров земли тому, кто укажет властям местопребывание Миколы с Черной горы!
Пять угров тому, кто раскроет настоящее имя этого бандита.
Выполните свой долг перед Венгрией!»
Люди слушали и молча разбредались в разные стороны; на смену им подходили другие и так же молча слушали. Только один молодой, краснощекий малый в нескладно топорщившемся городского покроя костюме произнес не то с восхищением, не то с завистью:
— Богато земли! Можно жить!
На него покосились.
— Смотри, — сказал ему угрюмо один из железнодорожных рабочих, — смотри, как бы тебя не наградили всего тремя шагами!
— И тех будет жалко, — добавил другой.
Я вернулся в вагон и сел на свое место у окна.
— Как же так, — недоумевая, вполголоса рассуждал сидевший позади меня селянин с замотанной в холстину пилой, — казнили человека в Будапеште, а теперь опять ищут его!
— Не казнили, — ответил сосед. — Не удалось. Пришли, кажут, за ним, чтобы на казнь вести, а его и нема!