«Свет ты наш, Верховина…»
Шрифт:
— Ну, стар'a, пронесло беду! — сказал он жене. — Сдается мне, немцам ни за что бы не взять верх над словаками, як бы того Америке не понадобилось… Ну, и нашлись, нашлись люди, что со двора ворота отперли.
И только сейчас, в наши дни, на процессе Рудольфа Сланского в демократической Праге выяснилось, кто предал восстание в Словакии, и были сорваны личины с тех, кто открыл «со двора» ворота перед народным врагом.
И все же долго еще шли бои в Словакии. Восставший народ сражался с яростью и героизмом, и в одном из таких
Восстание было разгромлено. Но октябрьской ночью я увидел новые зарницы, приближающиеся к нам с востока.
Огонь в доме был погашен. Илько спал. Мы с Ружаной стояли у окна, следя за вспышками зарниц отдаленного боя, и прислушивались к легкому дребезжанию оконных стекол.
— У перевалов? — спросила Ружана, кутаясь в платок.
— Нет еще, не у перевалов… Почему ты дрожишь?
— Я все еще не верю, что теперь уже скоро…
А зарницы продолжали полыхать на горизонте, освещая вершины гор, и было такое ощущение, что в засушливую пору идет долгожданная гроза.
59
Не помню, когда еще стоял такой чудесный октябрь, как в том памятном сорок четвертом году. Было тепло, ясно, сухо. Нестерпимо для глаз голубело небо. Солнце светило и грело, как в летнюю пору, только отливающие медью леса на горах да какая-то особенная прозрачность воздуха напоминали об осенней поре.
Но никто, казалось, не замечал сейчас прелести редкой по красоте осени. Все были взбудоражены и взволнованы неудержимо надвигающимися событиями. Одни ждали их с радостным, едва скрываемым нетерпением, отсчитывая дни, другие — со страхом, третьи — с тревожным любопытством.
Город кишел обтрепанными солдатами, суетливыми, неизвестно откуда появившимися людьми с чемоданами и рюкзаками. По приказу властей в канцеляриях поспешно жгли архивы, и куски черного пепла кружились над городом, как гигантский рой мух.
Сыновья моей хозяйки, ярые мадьяроны, изменившие с приходом венгров свою славянскую фамилию Черничка на Чернеки, многозначительно намекали на какие-то предстоящие бои, на какой-то поворот в ходе событий, уверяли, что Ужгород не будет сдан ни в коем случае. Однако мы знали, что они тайком паковали вещи.
Подпольный комитет поручил мне узнавать, откуда и какое народное имущество собираются оккупанты увозить на запад. Осторожно, чтобы не навлечь подозрений, я узнавал об этом через знакомых, и главным образом через многосведущего Чонку.
Как-то, встретив меня на улице, Чонка спросил загадочно:
— Знаешь, кто был у нас вчера в банке?
Но у Чонки никогда не хватало терпения по-настоящему заинтриговать собеседника, не хватило его и сейчас.
— Матлах! — не дожидаясь моего вопроса, выпалил он. — Представь себе, я вышел в коридор, а он катит на своей коляске прямо к дверям кабинета управляющего. Мне сказали потом по секрету, что он собирается угонять скот со своих ферм, а потом
— Куда же он хочет его угнать?
— Конечно, не на восток, а куда-нибудь в противоположную сторону! — и Чонка махнул рукой в неопределенном направлении.
«Вот как! — подумал я. — Матлах хочет угнать скот, который вырастили ему Семен и Калинка, скот, вскормленный моими травами и пасшийся на отнятой у таких бедняков, как Федор Скрипка, земле…»
— Когда он собирается его угонять? Ты понимаешь, что этого нельзя допустить?
— Но кто же может ему помешать? — пожал плечами Чонка.
— Необходимо поехать в Студеницу и предупредить селян.
Чонка помотал головой.
— Ты не проберешься в Студеницу, Иване. Теперь по дорогам все движется в одном направлении: сюда, а не отсюда.
— Как-нибудь проберусь!
Чонка промолчал, глядя себе под ноги, и вдруг вскинул на меня свои большие, как обычно, мутноватые глаза, в которых, однако, сейчас мелькнуло что-то давнее, озорное, мальчишеское.
— Возьми меня с собой, Иванку, — взмолился он, — одному трудно, а вдвоем — хоть на край света!..
— Зачем это тебе? — удивился я.
— А тебе зачем? — прошептал Чонка. — Ты разве не доверяешь? Я могу достать автомашину. Хочешь, военную автомашину?.. У меня есть знакомый интендантский офицер. Мы доберемся без препятствий.
— Подожди, — перебил я Чонку. — У тебя ведь банк.
— Там сейчас не до меня, — махнул рукой Василь. — Там все головы потеряли…
Что говорило сейчас в Чонке? Жившая ли в нем еще с отроческих лет любовь к приключениям или потребность совершить наконец что-то полезное, нужное людям?
— Когда ты можешь раздобыть машину? — спросил я.
— Хоть сейчас, — ответил Чонка, не задумываясь, и глаза его радостно блеснули.
— Но что ты скажешь дома?
Чонка поморщился.
— Что обычно говорят женам: «Дорогая, еду по делам службы».
Не медля ни минуты, мы пошли вместе к казармам, где Василь рассчитывал выпросить у интендантского офицера автомашину.
Ходить с Чонкой по городу даже в такое суматошное время было чистым мучением. Его все знали, и он знал всех. С одним он учился вместе, с другим служил, с третьим играл на бильярде, четвертый был соседом по винограднику, а пятого он вовсе и не знал, но считал своим долгом приветливо раскланяться и даже остановиться.
— Надо сочинить причину нашей поездки, — сказал я, когда мы наконец стали подходить к казармам.
— Служебное или личное?
— Для дороги обязательно служебное: например, мы едем ревизовать имущества лесничеств…
— Не годится, — запротестовал Чонка. — Какая ревизия в такое время!
— Очень годится! — настаивал я. — Ты понимаешь, как это подействует на вояк?! Тут все рушится, а у власти такое хладнокровие. Ну, а для интенданта — мы едем в Студеницу, чтобы вывезти застрявших там родственников.