«Свет ты наш, Верховина…»
Шрифт:
— Не гадал я, Иванку, что такое беспокойство у тебя начнется, — смущенно говорил Горуля. — Знал, не пошел бы к тебе, правда, что не пошел!
Но по глазам Горули я видел, что он тронут нашими заботами о нем.
Илько ни на шаг не отходил от старика. Вначале он еще как-то дичился, молчал, но вскоре, осмелев, всецело завладел Горулей.
— Дидусь, — спрашивал он, показывая красноармейскую звездочку, подаренную ему советским солдатом, — почему она красная?
— А ты не знаешь? — притворно удивлялся Горуля.
— Нет.
— Как же так, как же так! — охал Горуля. — Красная, сынку, она
Все это время, что гостил у меня Горуля, было необычайно радостным для меня. Немного огорчало лишь одно: сам Горуля день ото дня становился молчаливей. Сморила ли наконец этого неутомимого человека усталость, такая естественная после долгих лет невзгод и опасностей? Или, может быть, он горько призадумался над своей одинокой старостью? Гафия умерла, хату его сожгли; то, во имя чего он боролся и чему отдал все силы своей души, свершилось, жизнь пойдет дальше своим чередом. Одиночество! В борьбе он забывал о нем, а теперь оно его, наверное, пугало. Я решил во что бы то ни стало уговорить Горулю остаться жить в Ужгороде.
— Конечно, ему будет лучше с нами, — соглашалась со мной Ружана.
Как-то вечером я зашел в комнату к старику. Свет был погашен. Горуля стоял у окна, приподняв темную штору, и смотрел на залитый лунным сиянием город.
Он обернулся на скрип отворяемой двери.
— Вот хорошо, что зашел, — проговорил Горуля, — а я стою и думаю, что пора мне завтра домой собираться; погостил — и хватит.
— Разве вам у нас плохо? — спросил я.
— Мне у вас очень хорошо, — ответил Горуля, — а все же пора уезжать…
— А мы с Ружаной решили, что вам никуда не следует ехать.
— Как это никуда? — удивился Горуля, опуская трубку, которую собирался закурить.
— Никуда, — повторил я, — будете жить теперь с нами. Ведь все, за что вы боролись, свершилось, начинается новая жизнь для людей, и вы получили право отдохнуть на старости лет.
— Спасибо, сынку, — сказал Горуля, — и жинке твоей спасибо. Ну, если люди кажут, что я уже старый, — значит верно старый!.. Но только время мое не кончилось, а как раз начинается, Иванку.
Горуля глубоко и облегченно вздохнул, как вздыхает человек, которому предстоит нечто большое и радостное.
— Ты вот что мне сказал, — склонив голову на плечо, проговорил он снова. — Свершилось то, чего я хотел. Верно! Свершилось. Да ведь я еще много чего хочу!.. Свобода наша — только запев, а песня еще впереди. Богато дела дома, эгей, как богато!.. Жизнь надо новую строить, а то не легко, Иванку. И врагов у нас немало. Раньше они, что мыши в голодный год, открыто лютовали, а теперь — кто другом прикинется, а кто и по лесам начнет ховаться, и будут мешать людям к счастью идти. Вон и Матлаха нет в Студенице. Скрывается. Думаешь, он уймется?.. И Лещецкого нема, а ведь где-нибудь притаился, гляди только в оба!.. Так что, Иванку, богато дела!.. А за думку обо мне спасибо.
Никакие уговоры не помогли: решения своего он менять не соглашался и назавтра же собрался в дорогу.
…Вечером другого дня я провожал Горулю на вокзал. Маленькая станция была затемнена, только зеленели огоньки стрелок на путях. Транзитный поезд стоял здесь всего несколько минут. Мы торопливо попрощались, и Горуля взобрался на подножку.
— Утром буду дома, — сказал он.
И вдруг, когда поезд уже тронулся и я сделал несколько шагов по платформе рядом со ступеньками вагона, Горуля, держась за поручни, нагнулся ко мне и спросил:
— А может, и ты, Иванку, о Верховине подумаешь? Ключик-то ведь найден, отпирать надо…
Больше я ничего не мог расслышать за нарастающим грохотом колес. Но грохот внезапно оборвался, промелькнул последний вагон, и паровоз впереди прокричал призывно и высоко: «Иду, ид-у-у-у!»
65
По постановлению первого съезда Народных комитетов были конфискованы земли помещиков и бежавших вместе с фашистскими войсками врагов народа. Всю конфискованную землю нужно было взять на строжайший учет и наделить ею бесплатно тысячи и тысячи батраков и малоземельных селян. Земля, из-за которой шли с топорами брат на брата, сын ждал смерти отца, разлучались любящие, вчерашние друзья становились врагами, начинала терять свою темную власть над людьми.
Земля без платы, земля только тем, кто сам трудится на ней, — это казалось невероятным, хотя все давным-давно знали, что в России еще в семнадцатом году Ленин роздал бесплатно землю крестьянам. И в селах ждали этих дней надела: одни — с нетерпеливой радостью, другие — со злобой, а третьи — с недоумением: «Эй, куме! Что то за земля, якую ни продать, ни купить?»
В эти дни меня пригласили в Ужгородский окружной Народный комитет. Навстречу мне из-за стола поднялся Верный и, поздоровавшись, пригласил сесть.
— Как вы знаете, товарищ Белинец, — сказал Верный, — нам предстоит наделить безземельных и малоземельных селян землей. Но для того, чтобы провести это как можно быстрее и как можно лучше, необходимо учесть и обследовать земли помещиков и бежавших врагов народа. Нам приходится привлекать к этой работе всех смыслящих в сельском хозяйстве людей.
— Я рад быть полезным вам, — ответил я.
— Так прошу зайти в наш земельный отдел, в распоряжении которого вы будете теперь находиться. Договоритесь с ними, какую группу сел на Ужгородщине они вам выделят.
— А почему бы меня не отправить на Верховину, в район Студеницы, товарищ Верный? — попросил я. — Это ведь мои родные места.
— Ну нет, — рассмеялся Верный, — из Ужгородщины мы вас не отпустим! И не просите даже! Здесь и земли больше, и людей нужно больше. Да, кроме того, я уж о вас и в Народной раде договорился.
Я попытался настаивать, но Верный твердо стоял на своем.
Он пожелал мне успеха, и мы дружески распрощались.
В земельном отделе Ужгородщины мне выделили куст сел вокруг Среднего — оживленного села, расположенного на шоссе на полпути от Ужгорода до Мукачева. Получив все необходимые бумаги и исчерпывающие объяснения, как следует проводить обследование, я решил ехать в Среднее на следующий день.