«Свет ты наш, Верховина…»
Шрифт:
— Да, да, — подхватил журналист, — вы опередили меня, духовный отец, именно об этом я и хотел сказать: требование самого народа — и тогда успех обеспечен.
— А если народ — сам коммунист, тогда что? — спросил, прищурясь, Матлах.
— Это клевета на народ! — произнес Волошин.
— Э, пан отец! — усмехнулся Матлах. — Не будем играть в прятки, вы же хорошо знаете, як выборы проходят. У кого голосов больше: у вас или у коммунистов?
— Да, это так, — вздохнул Поспишил, — надо иметь мужество смотреть правде в глаза. Коммунисты имеют, к сожалению, много сторонников, и, несмотря
— Моя цель, — сказал Матлах, — чтобы порядок был и чтобы коммунистам горло заткнуть.
Гости разошлись затемно, довольные друг другом и тем планом, который они приняли на своем совещании. План был задуман хитро и очень пришелся Матлаху по душе. Вернувшись домой, в Студеницу, он немедленно принялся действовать.
Проговорился ли как-нибудь ненароком сам Матлах или его доверенные были неосторожны, но Горуля и его товарищи, заметив таинственную возню матлаховских людей и аграриев в селах, стали дознаваться, в чем дело, и в один прекрасный день из Студеницы в Мукачево к Куртинцу явился Горуля.
— Чув, Олекса, что затевают? А? Не чув еще? — быстро заговорил Горуля, едва Куртинец ввел его в свою комнату и закрыл дверь. — Садись и слушай, про что мы там, у себя, дознались. На сбор людей созывают.
— Кто созывает? Каких людей? — придвинув поближе к Горуле стул, спросил Куртинец.
— Да аграры там — Матлах, кажут, еще пан Волошин с ними. А кого созывают? Самую сельскую бедноту с нашей округи. Уже Федора Скрипку подговаривают делегатом идти, обещают недоимки снять. А главное, ты слушай, Олекса, чего хотят: хотят, чтобы на том сборе люди подписали лист до пана президента против нашей партии, ну и еще, чтобы призвали другие округа такие сборы провести.
— Так, так, — нахмурился Куртинец и встал со стула. — Ничего, ловко, очень ловко придумано! И ведь не хозяев созывают, а бедноту. Глядите, пане президент, беднота требует запрета компартии! И, наверно, выбирают таких, у которых недоимки как петля на шее.
— То правда, что таких! — с отчаянием вырвалось у Горули.
Куртинец в волнении заходил по комнате.
— А где будут собирать и когда?
— Пока еще не дознались. Но есть думка, что на той неделе в Медвяном.
— В Медвяном? — переспросил Куртинец. — Место выбрали удобное.
— Да, уж ничего не скажешь, — мрачно согласился Горуля. — Там их сила. Все в руках держат! — И вдруг воскликнул с упорством: — А сбора того мы все равно не допустим! Дознаемся, кто делегаты, до каждого из них пойдем и отговорим, ни один на сбор не явится, вот увидишь!
Горуля даже повеселел при мысли, что предстоит нелегкое дело, за которое ему не терпелось взяться. Он взглянул на Куртинца, ожидая одобрения, и был очень разочарован, когда Куртинец сказал:
— Сбор должен состояться, Ильку, и срывать его ни в коем случае нельзя. Думаю, что и краевой комитет согласится со мной.
— Это
— Ты горячку не пори и не торопись, пожалуйста. Что толку с того, что мы сорвем этот сбор? Другой и в другом месте организуют. Так ведь?
— Ну, так, — с неохотой произнес Горуля. — А нам сейчас что, в сторонке сидеть и богу молиться?
— Нет, — сказал Куртинец, — нам надо быть на том сборе.
Горуля усмехнулся:
— Так нас с тобой туда и пустили!
— Их дело — нас не пускать, а наше дело — там быть.
…Сбор и в самом деле был назначен в Медвяном, одном из самых глухих верховинских сел, где все и всех держал в своих руках староста Стефан Казарик, родной брат профессора Казарика, редактора знаменитого «Независимого еженедельника».
Люди должны были сойтись в воскресенье в корчме, и уже накануне из Ужгорода и даже из самой Праги приехали корреспонденты газет и два окружных налоговых чиновника, которые должны были тут же, на месте, выдавать прибывшим селянам, участникам сбора, свидетельства о том, что за ними больше не числится налоговых недоимок. Приехал ночью тайком и Лещецкий с уполномоченным социал-демократической партии. Они засели в доме старосты и никуда не показывались, чтобы не давать никому повода говорить, будто сбор заранее организован. По той же причине оставался у себя дома и Матлах: в сборе не должны были принимать участие зажиточные хозяева.
Ранним воскресным утром в Медвяное стали сходиться никем не выбранные, но зато тщательно отобранные Матлахом и его подручными «делегаты». Это были люди, которых нужда уже давно довела до тупого отчаяния. Положение у них было хуже, чем у жебраков. Жебраки просыпались утром с надеждой, что где-нибудь сегодня удастся найти работу или получить подаяние, а у этих не было и такой надежды; замученные голодом, налогами, они все еще цеплялись за жалкие клочки земли; хотя эти клочки не только не кормили их, а, наоборот, выматывали последние силы, но все же это была «своя земля», и они считались ее хозяевами.
Теперь эти «хозяева» шли из своих сел на сбор в Медвяное, не зная даже толком, зачем их туда созывают. Влекло только одно — обещание, что будут сняты измучившие их недоимки, а ради этого они готовы были пойти на край света.
Сквозь небольшое, тусклое оконце, глядевшее на сельскую площадь Медвяного, Горуля видел, как прошли к корчме Федор Скрипка из Студеницы, Василь Иончук из Потоков, Михайло Лемак из Черного. Их встречали какие-то юркие люди, о чем-то спрашивали и только после этого пропускали в корчму.
Горуля и Куртинец жили в Медвяном уже третий день. Вместе с ними пришел в Медвяное Франтишек Ступа из Праги. Это был человек мужественный, веселый и на редкость одаренный. Адвокат по профессии, он в то же время пользовался широкой известностью как один из лучших писателей республики. Большинство его романов повествовало о судьбе нашего края, жизнь которого Ступа хорошо знал. Каждое лето он появлялся у нас в горах, подолгу жил среди лесорубов и пастухов, исходил все горные округи пешком. В селах его считали своим человеком и были рады, когда он там появлялся.