«Свет ты наш, Верховина…»
Шрифт:
За спиной Скрипки в дверях корчмы толпилось еще несколько селян.
— Вуйку! — удивился я. — Вот не ждал встретить вас в Воловце!
Я подошел к крыльцу и поздоровался.
— Куда это вы собрались? Не в Америку ли часом?
Скрипка вздохнул и, оглянувшись на товарищей, словно ища у них поддержки, сказал без улыбки:
— У нас тут, люди кажуть, своя Америка.
По тону, с каким он произнес эти слова, я понял, что в Студенице произошло что-то нехорошее. Я ждал, что Скрипка объяснит мне, в чем дело и куда они собрались, но Скрипка спросил:
— Торопишься куда или так гуляешь?
— Да нет, —
— Где же нам их встретить, — сказал стоявший за спиной Скрипки прямой, плечистый, с красивым лицом селянин Дмитро Соляк, — мы сами идем в Студеницу.
— Издалека?
— Из Ужгорода, — ответил Скрипка. — Громада за правдой посылала, вот мы ту правду и несем, чтобы Матлах об нее зубы поломал.
Сказал и посмотрел на меня с вызовом, и те три, что стояли за Скрипкиной спиной, тоже взглянули отчужденно.
— Что же произошло?
— Придете к своему хозяину, там узнаете, — зло ответил Соляк.
— А то произошло, — не выдержав, крикнул Скрипка и витиевато выругался, — землю отбирать надумал Матлах твой: мой клаптик, и Соляка клаптик, и Половчихин клаптик!.. Эх, да что тут рассказывать!..
Но рассказал Скрипка все, до конца.
Вскоре после моего отъезда в Мукачеве началась копка картофеля на узких верховинских полосках. В один из дней этой страдной поры на дороге, ведущей из Студеницы к ферме, появилась приметная, высокая бричка Матлаха. Проезжала она здесь часто, и селяне, работающие на взгорьях, не обратили бы на нее внимания, если бы она вдруг не остановилась перед селянскими полями, прилегающими к землям фермы. В бричке, которой правил Андрей, сидел сам Матлах. Кое-кто из селян поспешил к дороге, но их опередили быстрые верховинские ребятишки. Взрослые видели, как Матлах подозвал к себе ребятишек, что-то сказал им, и через минуту ребята карабкались уже вверх, выкрикивая имена тех, кого звал к себе Матлах. Вскоре около брички стояло человек двадцать мужчин и женщин. Мужчины мяли в руках шляпы и войлочные шапчонки, силясь угадать по лицу Матлаха, зачем он их позвал. Матлах был приветлив, говорил о том о сем и даже пошутил с Федором Скрипкой, что тот никак не стареет. Затем он достал из кармана записную книжечку и, перелистав ее, сказал:
— Вот что, добрые люди, обиды я от вас не видал и вас не обижал никогда, а делал все так, как долг да закон велят. Может, когда и было между нами недоразумение, так вы уж меня простите, каждому человеку бог назначает свою тропку, иди по ней и терпи.
Никогда так смиренно Матлах не разговаривал ни с кем, и люди почувствовали, что это не к добру, что надвигается беда, но какая, никто еще не мог догадаться.
А Матлах снова полистал книжечку и продолжал:
— Есть тут за вами должки. Еще с прошлого и позапрошлого года третину не вносили. Треба рассчитаться, добрые люди. Раньше я вас не беспокоил, а нынче год такой, что самому, может, есть нечего будет.
— Чем же нам отдавать? — вздохнула Мария Половка. — Сам видишь, что уродило.
— А это уже не от меня, а от бога, — сказал Матлах и сам вздохнул. — Ну, а если отдать не можете, тогда что же, хоть и жалко мне хороших соседей, но придется вам с земли уходить.
Люди онемели от ужаса. Босые, простоволосые, стояли они перед бричкой, не в силах сразу охватить глубины горя,
— Что ты, что ты, Петро! То же наша земля, куда нам с нее уходить! Как же со своей земли уходить!
Матлах поморщился.
— Мне вашей земли не надо. Я свое забираю.
— Какая же она твоя? — с той же простодушной улыбкой спросил Федор Скрипка. — Бога побойся! Ты на ней хоть комочек растер?
— Земля моя, — жестко произнес Матлах, — на то и бумаги есть. Была вашей, правда, а стала моей. Я никого не неволил у меня тенгерицу под залог земли брать, сами шли.
— Сами шли, — согласилась Мария Половка и заплакала.
— Поехали, — тронул Матлах за плечо сына.
Тот дернул вожжи, и кони покатили бричку, а люди еще долго в горестном молчании стояли на дороге, и хотя они отлично понимали то, что им сказал Матлах, однако никто из них не хотел и не мог поверить, что они больше не хозяева земли, политой их потом.
А когда стало известно, что Матлах подал в суд, село глухо заволновалось. Чаще, чем обычно, хлопали двери в хатах, шептались друг с другом соседи. Даже те, кого не коснулась беда, чувствовали себя неуверенно: кто знает, может, завтра наступит и их черед? Корчмарь Попша, завидовавший успехам Матлаха, подговаривал селян идти в Ужгород и искать управу. Брожение перекинулось и на соседние села.
В воскресный вечер в корчме у Пошли сошлось много народу; корчма не могла вместить всех, и люди толпились на крыльце и под окнами. Керосиновая лампа тускло светила среди клубов табачного дыма. Все были возбуждены, говорили громко, наперебой; одни советовали послать ходоков к губернатору края, другие — прямо в Прагу, третьи — к аграриям. Сколько было людей, столько мнений, и это сбивало с толку потерпевших.
— Эх! — сокрушенно вздохнул Федор Скрипка. — Был бы здесь Горуля, он бы, верно, сказал, до кого пойти.
Но Горули в этот день в Студенице не было: Гафия болела, и Горуля повез ее в Мукачево к доктору.
И вдруг среди людского шума послышался чей-то голос:
— Знаю, до кого бы оказал, — до коммунистов треба идти!
В памяти людей всплывали голодные походы, забастовки лесорубов, правда, которую не боялись говорить коммунисты в парламенте. Были в крае десятки партий, и каждая на словах стояла за народ, а эта была за народ и на деле, одна-единственная, неподкупная…
Ходоки пошли в Ужгород.
— Вот погляди, погляди, — сказал мне Скрипка, вытащив из-за пазухи сложенную газету, — погляди, что там пишут.
Это была снова начавшая выходить в тот год газета компартии «Карпатская правда». Я развернул ее и увидел на первой полосе фотографию ходоков. Они стояли на широкой асфальтированной ужгородской улице в своих верховинских серяках, с бесагами [31] и дорожными посошками. «Правда и право», — было крупно написано внизу. — «За что их сгоняют с земли?» И дальше шла статья о том, что привело четырех верховинцев из горного села Студеницы в Ужгород.
31
Бесаг — переметная сума.