«Свет ты наш, Верховина…»
Шрифт:
Несмотря на свою славу романиста, Ступа не бросал адвокатуры. В Праге у него была контора, которая вела защиту почти на всех процессах, затеянных против коммунистов. Судьи и обвинители нервничали, если знали, что он должен выступать на процессе.
С Куртинцом Ступу связывала старая дружба, и в Медвяное он приехал с намерением послать отсюда корреспонденцию в «Руде право». Добрались они в село не проезжей дорогой, а кружным путем, перевалив через крутую гору по охотничьей, хорошо знакомой Горуле тропке. Их приютил у себя в хате медвянецкий кузнец, с которым обо всем было договорено заранее,
— Это, люди добрые, уж после обора. Як сбор закончится, тогда и выпьемо и закусимо.
Все новости сообщала Куртинцу и Горуле дочка кузнеца Марийка, служившая у корчмаря нянькой. Это была очень быстрая и смышленая для своих двенадцати лет девочка. Последний раз она прибежала в хату уже около полудня и сказала:
— До самого Васька (так звали корчмаря) пан превелебный приехал! Сидит на хозяйской половине, а с ним староста.
Горуля и Куртинец переглянулись.
— Какой из себя пан превелебный? — спросил Куртинец.
— Худой, высокий, — стала объяснять Марийка, — а обличье маленькое. — Она сложила вместе два своих кулака: — Вот такое обличье.
— Новак, — заключил Куртинец, — волошинский златоуст, так и есть! Церковных проповедей ему оказалось мало, вот он и открыто ввязался в политику. Его теперь везде посылают, где только бывает жарко.
— Что, я чувствую, дело осложняется? — спросил по-чешски Франтишек Ступа. Он сидел на лавке, подобрав под себя ноги, и читал книгу.
— Нехорошо, — покрутил головой Горуля.
— А на меньшее и нельзя было рассчитывать, — произнес Куртинец.
— Не будем унывать, товарищи, — сказал Ступа. — Чем защищеннее крепость, тем ее интересней брать. А мы ее возьмем! — Он спустил ноги с лавки, сунул книгу в карман и, поглядев сквозь очки на Марийку, опросил:
— Что, много народу собралось?
— Богато, — сказала Марийка, — и места уже нема!
— Но для нас найдется?
Девочка кивнула головой и поправила хусточку.
— А ты не боишься, Марийко? — спросил ее Куртинец.
— Ни, пане! — ответила она. — Мне тато наказал, чтобы я ничего не боялась.
Куртинец и Ступа улыбнулись, и Марийка ответила им улыбкой.
Корчма была набита битком. Люди тесно сидели на скамейках за столами и, вытянув шеи, слушали, что говорил им высокий человек в суконном, наглухо застегнутом сюртуке. Это был новоявленный златоуст Августина Волошина, пан превелебный Новак. Он стоял, опершись руками о спинку стула, перед корчмарской стойкой, за которой теперь вместо корчмаря восседал избранный сбором президиум.
Федор Скрипка чувствовал себя не в своей тарелке, сидя рядом с медвянецким старостой Казариком и каким-то городским паном. Но он тянулся изо всех сил и старался придать своему лицу значительное выражение. Это удавалось ему с трудом, и то лишь потому, что он не сводил глаз с сидевших за отдельным столиком налоговых чиновников. Впрочем, не один Федор Скрипка смотрел в их сторону.
На столе перед чиновниками лежали книги с разграфленными страницами
Ему до смерти хотелось избавиться от замучивших его недоимок, но в то же время на душе было нехорошо, смутно, совестно. «Ох, матерь божья!..» — шептал старик и, обессилев от внутренней борьбы, впадал временами в оцепенение.
Между тем голос Новака крепчал, его слышала даже выставленная старостой Казариком охрана у дверей корчмы.
— Братья, я пришел к вам сегодня не для того, чтобы звать вас к смирению, и не для того, чтобы успокоить вас; наоборот, я пришел вложить в ваши руки меч. Да, да, меч! — повторил он, уловив движение среди слушающих. — Меч, который с благословения святейшего папы вы должны опустить сегодня на головы мнимых друзей ваших. Нет для человека ничего опаснее мнимого друга; лучше видеть злобу врага, чем его улыбку, лучше слышать его угрозу, чем обещания. И если вы спросите, кто же эти мнимые друзья наши, от которых мы должны спасти себя, я отвечу, — пан превелебный сделал паузу, — коммунисты!
Люди шелохнулись. Даже Скрипка отвел глаза от чиновников и уставился на выбритый морщинистый затылок Новака.
— Если бы не коммунисты, — продолжал Новак, — мы, украинцы, давно бы имели свою автономию, а мудрость наших правителей нашла бы путь, чтобы вести народ из нужды к достатку. У нас царил бы мир и согласие, брат не шел бы на брата, сосед на соседа.
Сидевший рядом со Скрипкой староста кашлянул, и в самом дальнем углу корчмы, как солдат по команде, вскочил тощий селянин.
— Правду кажете, отче духовный! — выкрикнул он. — Коммунисты головы людям дурят! Нельзя терпеть!..
Скрипка заметил, что староста кивнул головой, и селянин мгновенно сел, словно нырнул в воду.
— Нельзя больше терпеть, братья! — подхватил Новак. — Это уже поняли многие, присоединим и мы к ним свой голос, святой отец благословляет нас. Скажем пану президенту и правительству; требуем запретить партию коммунистов!
— Давно пора! — отозвался кто-то, а за ним другой, уже посмелее:
— А може, и в самом деле лучше станет, если без коммунистов?
— Дожидайся! — послышалось вдруг в ответ. — Як беда какая, кто за нас встает?
Новак недоуменно оглянулся на старосту. Казарик и сам был встревожен. Он вскочил со своего места, стукнул три раза ладонью по стойке и крикнул:
— Потише! Прошу потише! Вы же людям мешаете расчет делать! — и кивнул в сторону склоненных над книгами финансовых чиновников. — Не дай боже, что спутают от такого шума, вам будет нехорошо!
Опытные руки медвянецкого старосты привычно натянули вожжи. Шум мгновенно стих, и наступила неловкая, тяжелая тишина. Федор Скрипка даже зажмурился. Но тишина длилась недолго. Послышались какие-то неясные голоса. Староста, Скрипка и все, кто сидел за стойкой, обернулись к завешенному рядном проходу, ведущему из жилой половины дома в корчму. Люди поднимались со скамеек, вытягивали шеи, пытаясь разглядеть, что там происходит. Староста вскочил с места и бросился к проходу. Но было уже поздно. В корчму вошли Куртинец, Горуля и Франтишек Ступа.