Свет в окне
Шрифт:
В дверях показалась машинистка.
Мужчина с бобриком, коротко глянув на вошедшую, продолжал ровным голосом:
– Между тем бытует мнение, что молодой литератор – это в первую очередь новатор. Не буду спорить, – он сделал рукой отодвигающий жест, словно его прямо сейчас вызывали на спор, – не буду спорить. Однако, товарищи, новаторство не следует смешивать с попытками привнесения в нашу молодую литературу искусственных элементов и чуждых приемов, против которых предостерегали…
Что она здесь делает?.. Карлушка растерялся и разозлился на себя за эту растерянность. Таисия Николаевна направилась, почему-то пригибаясь, словно в кинотеатре,
«Не заметила», – подумал он с облегчением и воровато оглядел комнату, не затесался ли сюда и мемуарный старик; нет, не видно.
В это время стулья задвигались, люди начали вставать, и поднялся негромкий гул, как в театре, когда занавес опустился и начинается антракт. «Как, уже все?» – удивился Карл, и его удивление, должно быть, отпечаталось на лице. Таисия Николаевна, во всяком случае, заметила и, протянув ему руку, сказала вместо приветствия:
– Вы думаете, наверное, что больше ничего не будет? Вот и не угадали: самое интересное начнется после перекура.
– Кино покажут, – подсказал мужской голос за спиной Карла.
– Кина не будет, – улыбнулась Таисия Николаевна тому, кто за спиной, и продолжала, уже обращаясь к Карлу: – А читка будет интересной, я вам ручаюсь.
Она повернулась к седой женщине, которая нерешительно маячила поблизости, потом снова к нему:
– Я хочу вас познакомить. Это Ксения, талантливейший прозаик и по совместительству мать моей лучшей подруги; а это начинающий сценарист; знакомьтесь, Ксения…
Карлушка назвал свое имя, получив в обмен мягкую плоскую ладонь талантливейшего прозаика, и почувствовал себя совсем неловко.
– Ну что ты, Таинька, – переминалась с ноги на ногу Ксения, – молодой человек бог знает что подумает…
– А я обеими руками подпишусь под своими словами! – горячо заговорила машинистка. – И не только я так думаю, поверьте мне.
Однако сказать, кто еще разделяет ее мнение, машинистка не успела, потому что раздался знакомый уже звон колокольчика, и все поспешили на свои места.
– Продолжим, товарищи, – бодро заговорил председательствующий. Таисия успела шепнуть Карлушке его фамилию: не то Брусков, не то Барсуков, – и сообщила, что не кто иной как он редактирует журнал, «где могут опубликовать ваш сценарий».
Барсуков-Брусков продолжал:
– Поскольку поэты у нас в меньшинстве, начнем с поэзии. Должен сказать, товарищи, что в редакционном портфеле представлено немало поэтических опытов, но журнал у нас молодой, а поэтому хотелось бы порадовать читателя чем-то по-настоящему новым, а не перепевами старых мотивов.
Он наклонился к женщине с брошью:
– Кто из поэтов у нас сегодня в списке?
Женщина зашелестела страницами блокнота, но из второго ряда уже вышел молодой человек и приблизился к столу.
На вид поэту было не больше двадцати лет. Он носил нарядное имя Аркадий и шерстяной свитер с растянутым воротником, похожим на воронку. Из воронки выглядывала тонкая шея, на которой сидела круглая русоволосая голова с насупленным лицом. Читая, Аркадий смотрел поверх голов и часто проводил ладонью по волосам.
Стихи были написаны о девушке «в грохочущих ночах», причем девушке всюду сопутствовал какой-то платок. О самой девушке говорилось мало, зато часто, как припев в песне, упоминался
Тот драдедамовый платок,СползающийНепонятное слово повторялось снова и снова, и казалось, что за окном по мостовой волокут что-то железное.
Аркадий читал еще какую-то поэму, но Карлушка не мог сосредоточиться, твердо решив донести темное драдедамовое слово до библиотеки и проверить по энциклопедии.
Потом выступала девушка, сидевшая впереди него, и прочитала рассказ о другой девушке, которая часто приходила на берег моря и смотрела вдаль – ждала, когда из дальнего плавания вернется корабль с ее возлюбленным. На том же берегу часто появлялся молодой парень – он никого не ждал, потому что его невеста-рыбачка погибла в море во время бури. Молодые люди начинают здороваться друг с другом – сначала кивком, потом улыбкой; перебрасываются ничего не значащими фразами, и Карл уже давно сообразил, что девушкин жених явно припозднился с возвращением. В отличие от него герои долго не понимают, как много между ними общего, а светленькая девушка, поминутно заводя прядки волос за уши, словно надевая несуществующие очки, продолжает рассказывать, как их беседы становятся все длиннее и интересней, и в один из вечеров девушка вдруг тихо говорит:
– Какой вы противный!
Это звучит так неожиданно, что Карл вздрагивает и открывает глаза, а Таисия Николаевна повторяет шепотом:
– Какой противный, проснитесь сейчас же!
Стыд прошибает его до горячей испарины. К счастью, Таисия Николаевна ничего больше не успела сказать, а заторопилась к столу.
Рассказ назывался «Вдохновение». В нем описывался больной ребенок – непонятно было, мальчик это или девочка, – и как мать не может отойти от его кроватки, чтобы дописать начатый рассказ (сразу вспомнилась детская железная кровать у нее в квартире). В недописанном рассказе «слышалось биение жизни», но закончить его никак не получается: ребенок мечется в жару (Карлушка был уверен, что такое случается только в классической литературе), а письменный стол, который совсем рядом, недосягаем…
Таисия Николаевна вернулась на место. Брусков-Барсуков сосредоточенно крутил часы на руке. У стола возник сутулый парень с широкоскулым татарским лицом. Потом его сменила полная блондинка в очках – она сильно волновалась, отыскивая собственную рукопись, которую, к оживлению и шуткам собравшихся, держала в руке. Читали рассказы, отрывки из романов, очерки. Все, что было прочитано в этот вечер, охватывало, казалось, все сферы жизни, городской и сельской, описывало «щедрую палитру человеческих чувств», как это сформулировал Барсуков, однако Карла не покидало впечатление, что он уже читал такое где-то, и уже тогда не хотелось дочитывать. Сонливость с него давно слетела – главным образом от недоумения, как такие разные люди могли сочинить столько похожего.
Не всегда безопасно, оказывается, подавать женщинам пальто: после этого нужно провожать их до дому, тем более что Таисия Николаевна скорее сообщила, чем спросила:
– Вы ведь нас проводите?
Он помог Ксении обрядиться в громоздкое, тяжелое сооружение, вызвавшее в памяти слово «салоп», хотя никакого салопа Карл отродясь не видел. Машинисткино пальтецо, по сравнению с «салопом», было невесомым.
– Что ж ты, детка, так легко одеваешься, – забеспокоилась Ксения, – давно пора зимнее пальто носить.