Свет в окне
Шрифт:
Музыка звучала громче, люди за столиками тоже говорили громче и оживленней, но голоса звучали невнятно, сливались в общий гул.
– Ой, ну отцепись уже, Толян, – говорила Зинка, – не нужно мне твое судно. Была охота менять часы на трусы, будто мне в столовке плохо. Сам будешь башлять, а я на заводе останусь, все ж прописка будет. Правда, инженер?
Она с вызовом посмотрела на Карла и засмеялась. Слово «инженер» прозвучало снисходительно до оскорбительности. Наверное, Зинка чувствует, что он ее недолюбливает, и платит той же монетой. Если б у него спросили, за что, он не сумел бы определить словами безотчетное раздражение, которое в нем поднималось
Из оркестра, примолкшего на какое-то время, теперь доносились негромкие звуки – не игра даже, а словно разговор музыкантов друг с другом, не предназначенный для непосвященных. Игриво полоскалось фортепьяно – и вдруг окрепло, зазвучало отчетливей, громче; включились другие инструменты; начался фокстрот. Зинка азартно постукивала ногой:
– Толян, пошли!
Через минуту они влились в толпу танцующих. Встал и Карлушка:
– Потанцуем?
– Не-а, посидим, – покачала головой Настя. – Я устала.
В зале было дымно. Свежий воздух почти не проникал, а шум и музыка, казалось, делали духоту плотной.
Фокстрот кончился.
На эстраду вышла певица в белом платье, сужающемся внизу, но с таким широким воротником, как будто ее окунули в ведро без донышка. Одно плечо певицы украшал пышный шелковый цветок; другой, поменьше, нашел приют в прическе, похожей на Зинкину. Певица посмотрела в зал и улыбнулась:
– Дорогие друзья, наш коллектив поздравляет всех присутствующих дам с Международным женским днем!
В зале захлопали. Певица протяжно запела о любви и разлуке. Анатолий пригласил Настю на танго, и Карлу ничего не оставалось, как пригласить Зинку. Вблизи, сам того не желая, он видел слипшиеся от туши ресницы и веснушки, старательно замаскированные пудрой, и сейчас, тронутый этой наивной старательностью, он простил ей «инженера» и дурацкие прибаутки.
Вдруг, почти без паузы, оркестр сменил темп, и певица окрепшим голосом азартно закричала в микрофон:
Нам бы, нам бы, нам бы, нам бы всем на дно,Там бы, там бы, там бы, там бы пить вино.Там, под океаном, трезвый или пьяный,Не видно все равно!Оторопев на несколько секунд, пары распались, и танцующие оживленно затопали на месте, потряхивая головами и руками.
– Во дает! – восхитилась Зинка. – Только что было: «Передаем концерт классической музыки», – она скорчила постную гримасу, – а теперь матч «Динамо» – «Зенит», прямая трансляция. Давай, что ли?
Краем глаза Карлушка наблюдал за другими. Помогал ритм. Главное было – дернуть девушку на себя не слишком сильно. Кажется, получалось.
– А ты молоток, – похвалила запыхавшаяся Зинка, – классно бацаешь!
Он усмехнулся. Как мало нужно, чтобы она не пристегнула «инженера».
Настя с Анатолием тоже вернулись за столик. Певица
– По просьбе наших дорогих женщин… а также их верных спутников… повторим…
Она не договорила – а может быть, договорила, но из-за аплодисментов ничего не было слышно. И снова моряк слишком долго плавал, а дьяволу морскому несли бочонок рому; оживились официантки («Мороженое будем?» – «Кофе со сливками, без?..» – «Торт фирменный, суфле, два…»), и снова неслось с площадки ритмичное топанье, мелькали лица и руки.
Мне теперь морской по нраву дьявол —Его хочу лю-у-уби-и-и-ить! —уверяла певица, да могла и не стараться: кто ж не хотел? Не было в кинотеатрах пустых мест на «Человека-амфибию», и если в каком-то киоске появлялись фотокарточки артиста с нежным юношеским лицом, то их расхватывали так быстро, что ушлые киоскерши стали продавать их не иначе как с нагрузкой в виде лотерейного билета.
В зале тоже начали подпевать: «Его хочу лю-у-уби-и-ить!».
Очень хотелось любить.
Кофе оказался горячим, крепким, а главное, подоспел кстати.
В гардеробе Анатолий уверенно оттеснил швейцара и подал Зинке пальто. Настя быстро набросила свое – Карл не успел даже протянуть руку и стоял, растерянно глядя на нее. Настя подхватила под руку Зинку и пошла к выходу, не оборачиваясь. Швейцар с готовностью распахнул дверь, и Анатолий сунул ему в руку мзду. Черт, опять не сообразил, вяло подумал Карлушка. Но что с ней? Мы почти не разговаривали, она все время с Зинкой. Я что-то не так?.. И спросить невозможно – не выяснять же отношения в праздник!
Он резко остановился: цветы, нарциссы; где они? Обернулся на дверь кафе. Здесь стояла очередь, мы прошли мимо, внутрь; там швейцар этот, в тесной фуражке… А потом? Коктейль… Но нарциссы, нарциссы-то где оставил?!
Первым обернулся Анатолий:
– Эй, ты чего там? – и придержал Зинку за плечо.
– Цветы. Наверно, в гардеробе забыл, – догнав, объяснил Карл. – Оставил, в общем.
– Слышь, Толян, – нежно проворковала Зинка, – канайте с инженером обратно, мы подождем вас.
Швейцар не удивился их возвращению: узнал, но на вопрос о цветах только повел отрицательно головой: «Не видел. Не знаю. Я за польты отвечаю, не за цветы ваши», – и отвернулся, чтобы подать одно из «польт».
Можно было не ломать голову: раздобыть цветы вечером 8 марта было нереально.
– Да ладно, ребята, – повторял он, – что-нибудь придумаю. Завтра куплю – мать поймет.
Зинка закричала:
– Ой, такси! Ладно, вы там провожайтесь, пока!
Анатолий шепнул Карлу на ухо: «Мы не в общагу: мне кореш ключ оставил. Не тушуйся!». Подмигнул, хлопнул по плечу и полез в машину, складываясь, как перочинный нож.
Такси укатило, и Карлу показалось вдруг, что стало очень тихо – так тихо, словно не два голоса перестали быть слышны, а смолк весь город, выключили звук, и только Настя легонько постукивает одной ногой в нарядной туфельке о другую на тротуаре, покрытом, как паутинкой, тонким-тонким ледком. Пока шли, их обогнал троллейбус, но вдруг остановился: одна штанга упала. Из кабины выскочил водитель, на ходу натягивая огромные рукавицы. Подбежал, схватился за трос, пытаясь вернуть ее на место. Штанга пьяно раскачивалась, сверху маленьким салютом сыпались искры.