Свет в окне
Шрифт:
Они с Олегом вместе готовились сдавать кандидатский минимум, в конце дня встречались в центре города, а потом вместе ехали домой, в уютный деревянный дом на другом берегу реки.
И совсем недавно на их спокойную и заполненную жизнь обрушилась неожиданная проблема.
Мать получила новую квартиру, и теперь предстояло решить, что делать с этой, старой, о которой домоуправление терпеливо напоминало уже два раза, присылая открытки на бабушкин адрес. Откуда, кстати, они его раздобыли? Не иначе как мать оставила, съехав в свою тьмутаракань. Посоветоваться не с кем – друзья поднимут на смех: нам бы ваши неприятности…
Олег знал, что у нее в детстве
Оба понимали, что Олежкина квартира, уютный шалаш их нынешнего рая, перестанет быть раем, как только появится ребенок, не говоря о том, что двухкомнатная квартира вдвое лучше однокомнатной. Дали объявление. Ольга уплатила задолженность за квартиру, электричество и газ и не то что забыла, а перестала думать об этом, благо хватало других забот, да и езда к бабушке занимала почти час в один конец.
Сегодня утром, выходя из дому, она услышала телефонный звонок. Вернулась – вдруг бабушка? Трубка ответила мужским голосом: «Я звоню по вашему объявлению». Краткий разговор закончился тем, что договорились встретиться «сразу после семи» на квартире.
Храбрая это была мысль или шальная, выяснится потом, но Ольга знала: только так, без подготовки, она могла сюда вернуться. Лучше бы с Олежкой, конечно, но куда там: ему сегодня дали машинное время, и после работы он помчится в вычислительный центр считать статистику по своим шелкопрядам. Ольга не стала даже морочить ему голову неожиданным звонком. Сколько будет еще этих звонков и сколько раз придется, хочешь не хочешь, здесь появляться; обмен дело непростое.
Это только говорится: «без подготовки». На самом деле в квартиру она все еще не зашла, хотя приехала за час до назначенного времени и весь этот час не знала, куда себя деть. Получив в домоуправлении ключ, кружила по знакомым улицам, механически отмечая, что поменялось. Бакалейный магазин остался на месте, только стал называться «ГАСТРОНОМ». В сквере поставили новенькие скамейки. Будка сапожника на углу исчезла и, судя по всему, давно, зато на пустыре, прямо рядом с домом, вырос зеленый ларек с вывеской «ПРИЕМ СТЕКЛОТАРЫ», в данный момент закрытый.
Где ты был, «ПРИЕМ СТЕКЛОТАРЫ», когда мне надо было банки сдавать…
По улице теперь ходили троллейбусы, и у самого входа в транспортное управление находилась остановка, где сейчас зябла кучка людей.
Вокруг этого здания раньше был крохотный уютный парк, где росли старые каштаны, жасмин и стояли две или три скамейки; может, стоят и сейчас, но все это скрывает глухой забор без малейших признаков калитки. Правда, в феврале не очень-то посидишь на скамейке, особенно если с неба сыплется не снег и не дождь, а какая-то влажная труха.
И совсем уже некстати вспомнила, что был февраль, когда она в последний раз выходила из этого дома, в окнах кое-где загорался свет, а девочка-подросток быстро шла по улице, чуть запрокинув голову и прикрывая лицо рукой в варежке. Ольга смотрела на эту девочку из сегодняшнего вечера, словно с противоположного тротуара, но в памяти навсегда отпечаталась вязаная белая звездочка на голубой варежке.
Горький, ненужный кусок памяти – целая ячейка, куда можно было бы уложить что-то полезное… Не лучше ли поэтому, вместо того чтобы топтаться по мокрому асфальту, а потом пялиться на доску с фамилиями, открыть «Материализм и эмпириокритицизм» и заполнить эту ячейку в ожидании незнакомца?
Оставался
Ключ повернулся с негромким щелчком, и дверь открылась в затхлую темноту.
При включенном свете прихожая выглядела довольно просторной: здесь больше не стоял массивный шкаф, под которым когда-то хранилась нелегальная литература – «Мужчина и женщина», «Нива» и старинный Лермонтов – постоянное лекарство от ее детских ангин. Неужели мать забрала книги с собой?
Первым делом она везде зажгла свет.
Мебель, которую она помнила, вывезли или выбросили; оставленные предметы нельзя было, не покривив душой, назвать иначе как рухлядью. В комнате валялась ободранная табуретка о трех ногах, стояла тумбочка с отломанной дверцей, а на кухне – некогда голубой, а теперь обшарпанный до полной потери цвета буфет, с катушкой из-под ниток вместо одной ручки. По-прежнему стояли две плиты, дровяная и газовая, в комнате – зеленая кафельная печка, а на стене все так же, как и полжизни назад, темнело пятно сырости, похожее на двугорбого верблюда. Когда сильно топили, горбы светлели: верблюд худел; потом они вырастали снова, краска шелушилась и сыпалась, но пятно никогда не исчезало.
Шелудивый верблюд поселился тут задолго до матери.
Надо было сюда приехать раньше и позаботиться о ремонте, потому что показывать квартиру в таком виде – это отпугнуть потенциального жильца. Сегодняшний, допустим, посмотрит, отшатнется и побежит читать другие объявления. А вдруг найдутся еще желающие?
Как и прежде, окно было голым, без занавесок. Ольга закрыла тяжелые двухстворчатые ставни, вспомнив, как мать захлопывала их перед тем как переодеться.
Как в коробке, поежилась она, зато легче стало, не отвлекаясь на темное окно, продумать самое важное. Во-первых, срочно надо отыскать ремонтника. Во-вторых, привезти калорифер и поставить у самой стенки. Хорошо бы и печку топить, но это требовало дров, а главное, времени; ни того ни другого не было.
Показалось или кто-то постучал? Она прислушалась. Нет; показалось. В этот момент стук повторился, и одновременно раздалось шершавое поскребывание старого звонка, никогда в жизни не работавшего.
– Здравствуйте!
Улыбка вышла почему-то виноватой, и человек развел беспомощно руками.
– Заходите, – пригласила девушка.
Нет, такого количества совпадений он не ожидал. Пока ехал сюда, развлекался подсчетом вероятности того, что дом окажется тем самым, где ему однажды случилось побывать у машинистки; подойдя к дому, напряженно попытался вспомнить номер квартиры, но не вспомнил, конечно, мимоходом откинув вероятность, что квартира окажется той самой. Уже в коридоре сразу узнал зеркало, а затем дверь и убедился в совпадении, но с облегчением подумал, что оно – последнее в этой цепочке, и никакая девочка с косами не скажет, что мать не пришла с работы. Если же такое произойдет, то можно впасть в мистику или сдаваться психиатрам.
Дверь открыла девочка без кос – волосы у нее были собраны узлом на затылке. Она тоже его узнала, и Карл, не придумав ничего лучшего, развел руками.
– Заходите, – повторила девушка.
Абсурд продолжался. Оставалось дождаться машинистку, получить отпечатанную рукопись и попрощаться, если только его не остановят кружкой с какао.
Сегодня она была в расстегнутом пальто и берете – таком же, как у него, только сером; вокруг шеи был обмотан длинный полосатый шарф и свисал по обеим сторонам.