Свет в окне
Шрифт:
Она поразилась легкости и простоте решения, тем более что как отец, так и Гортынский были фигурами неизвестными – все равно, что придуманными. Вспомнила, что прежний Стейнхернгляссер был в экспедиции, и чуть было не отправила «отца» в дальние страны, но «англичанка» уже нацелилась на Томку, и переигрывать было некогда.
– Tell us about your family, Ivanova.
Иванова вышла из-за парты и, не глядя в учебник, сообщила о родителях и братишке, о квартире, где все они дружно живут, слушают радио и смотрят телевизор.
Анастасия Сергеевна кивнула и задала вопрос:
– What does your mother teach?
– She teach… she teaches music, –
– Good, – одобрила «англичанка». – And how many rooms are there in your flat?
– There are three rooms in our flat, – с готовностью сказала Олька.
Ну, кажется, все усвоили эту конструкцию. Настя была собой довольна. Она успела заметить, что большинство восьмиклассников, кстати, живет в очень приличных условиях. Этих Ивановых, например, четверо в трехкомнатной квартире. Восемью четыре – тридцать два; получается, что каждая комната по десять с лишним метров, а то и больше…
Учительница отошла, и Томка зашептала:
– Ну ты даешь! С каких пор у вас?..
– Посчитай: комната – раз, кухня – два, прихожая – три, – снисходительно пояснила Олька. – Сегодня хор; идешь?
Томка радостно помотала головой. Все ясно: наверняка собралась с Гошей в кино. Дуэт вместо хора.
Спевка проходила во Дворце пионеров, в Старом Городе. По пути Олька развлекалась тем, что представила мать за пианино вместо пишущей машинки: и здесь и там клавиши. Открывает крышку, ногу заносит над педалью – и понеслась: терция – доминанта – терция!
Или не ходить на хор? Сейчас повернуть направо, потом спуститься по улочке вниз, на Московскую, один квартал налево – и бабушкин дом. Такой родной, что любое новшество сразу бросается в глаза, как недавно покрашенная дверь парадного. Дом безо всяких зеркал в коридоре, без досок с красивыми загадочными фамилиями. Правда, надписей в парадном хватает, но никаких фамилий среди них нет и не было, одни ругательства. Олька впервые начала их замечать, когда научилась читать. Каждый раз, когда они с Максимычем проходили коридором, он говорил: «Не читай это паскудство». Бабушка Матрена не говорила ничего, просто дергала ее за руку. Олька и не собиралась читать, но так уж у нее глаза устроены, что «это паскудство» давно прочитано.
Нет, сегодня хор пропускать рискованно: вдруг матери попадется Лилька – она тоже ходит на спевки, – а Лилька врать не умеет. Еще спросит, чего доброго: «Оля заболела, да?». И понеслась…
Хор готовился к республиканскому конкурсу народной песни. Сегодня завели особенно унылую: «Со вьюном я хожу». Хормейстер Дана Марисовна запела сама:
Со вьюном я хожу-у,С золотым я хожу-у,Я не знаю, куда вьюн положить…Олька развлекалась тем, что пыталась отгадать: что такое вьюн и как он выглядит? Вспомнилась картина «Дама с горностаем» – вьюн мог быть похож на такого зверька. Однако следующий куплет сбивал с толку:
Положу я вьюн,Положу я вьюн,ПоложуПочему «вьюн», а не «вьюна»? Он что, дохлый?
Дана Марисовна продолжала выводить тонким голосом, как она кладет непонятный вьюн то на одно, то на другое плечо, и стало очень жалко шустрого горностайчика, хотя раньше, рассматривая открытку, Олька всегда боялась, что непоседливый зверек выпрыгнет из рук дамы и расцарапает ей когтями шею.
– Не слышу! Второй голос, девочка с челкой! Что ты там, ворон считаешь? Еще раз, третий куплет.
Девочка с челкой покраснела до испарины. Сверхъестественный талант Даны Марисовны расслышать в хоре, кто поет, а кто делает вид, вызывал у ребят благоговейную оторопь. Ну ладно бы первые два ряда; так ведь каждого слышит, в каком ряду ни стой!
Положу я вью-ун…Есть такой цветок – вьюнок. Большой вьюнок – это, наверное, вьюн. А может, вьюн – это букет? Странно, что больше ничего не происходит. Девушка ходит с неизвестным этим вьюном, не зная, куда его приткнуть. Народные песни, как объясняла Дана Марисовна, люди слагали в старые времена и пели их в деревне во время работы, чтобы скрасить непосильный труд от рассвета до заката. Заодно вспомнился Некрасов – усталые крестьянки с серпами, «доля ты русская, долюшка женская», и как среди измученных жниц затесалась девушка, ломающая голову, куда ей положить какой-то вьюн…
– Иванова, в чем дело?
Девочка с челкой злорадно посмотрела на Ольку.
– Я тебя спрашиваю, да-да! Почему ты вдруг первым голосом поешь?
Потому что я тупица, Дана Марисовна. Вот у Сержанта можете спросить. Никакую вашу терцию от доминанты не отличу.
– Тебе что-то непонятно? – повторила хормейстер.
Олька решилась:
– А… что такое «вьюн»?
За ее спиной кто-то с готовностью хихикнул. Дана Марисовна гневно посмотрела в ту сторону:
– Ну-ка, кому смешно! Объясни, что такое «вьюн».
Хихиканье оборвалось, будто радио выключили.
– Вьюн – это венок, – объяснила хормейстер.
Глянула на часы и сделала знак аккомпаниаторше:
– Третий куплет, еще раз!
Помимо того что Дана Марисовна обладала мистическим даром распознавать, кто и как поет, было видно, что она любит музыку, пенье и даже неслаженный, похожий на расстроенное фортепьяно, детский хор, собранный из разных школ и доставшийся ей для «настройки». Что она и делала с редким терпением и энтузиазмом. Благодаря ей Олька попала на первый в своей жизни концерт в филармонию, и вспоминать об этом было приятно.
Они с Томкой часто ходили на спевки по очереди, предварительно кинув монетку: орел или решка? В тот день выпало идти Ольке. «Лети, наш орел!» – Томка хозяйственно подобрала «двушку».
Во Дворце пионеров ждала приятная неожиданность: Дана Марисовна, в нарядной кофте и с брошкой, торжественно объявила, что в филармонии выступает знаменитый детский хор и все они сейчас отправятся прямо туда, «так что пальто не снимайте».
За те несколько кварталов, что отделяли Дворец пионеров от филармонии, хор несколько поредел. Олька решила остаться – было любопытно.