Свет в окошке для одинокой кошки

— У меня есть два билета на мюзикл, — как бы между прочим сказала Стася, наблюдая, как Мирон возится с пуговицами на рубашке. Он был так поглощён своим делом, что никак не отреагировал на её слова. — Может сходим сегодня? — спросила Стася.

— Смеёшься? — пробурчал Мирон, не поднимая головы от пуговиц. Стасю эти пуговицы уже начали бесить. Она готова была встать и помочь ему их застегнуть, но вместо этого легла на спину, закинув ногу на ногу, и стала покачивать ногой, как маятником.

—

Вроде ничего смешного не сказала, — ответила Стася. В голосе прозвучал лёд. Таким тоном она успокаивала аудиторию птушников, у которых вела занятия. Мирон все же посмотрел на неё. Или это случилось потому что он справился со своими пуговицами? Стася постаралась об этом не думать.

— Рыбка, не злись, — ища глазами пиджак, сказал Мирон.

— Ты знаешь, что меня бесит, когда ты так меня зовёшь, — одёрнула его Стася.

— Не злись. Мы с тобой сходим куда-нибудь в четверг. Сегодня у меня совсем нет времени. У сына день рождения. Я и так задержался.

— Так и праздновал бы со своим сыном и женой. Зачем ко мне приехал? — спросила его Стася, чувствуя, что начинает злиться.

— Потому что я не могу без тебя, — ответил Мирон. Так он отвечал своей жене, когда она спрашивала, что ей купить. Ему было все равно. Это равнодушие кольнуло Стасю. Она поднялась с кровати, нашла брюки, которые были скинуты в пылу страсти и валялись рядом. Начала одеваться.

— А я так тоже больше не могу, — ответила Стася. Она давно думала об этом, но при каждой мысли, что она с ним расстанется, к горлу подкатывал ком. Дыхание перехватывало, а на глазах наворачивались слезы. Но стоило произнести эти слова вслух, как ничего не произошло. Она сама удивилась своему спокойствию.

— Что ты хочешь этим сказать? — спросил Мирон. Похоже она смогла вызвать в нём интерес.

— Нам надо расстаться, — ответила Стася. Гром не грянул, потолок не обрушился. Ничего не произошло от её слов. Только Мирон нахмурился.

— Это из-за дурацких билетов? Ты знаешь: я терпеть не могу все что связано с музыкой. После детства проведённого в музыкальной школе, мне плохо становиться только от одного упоминания о театре или концерте, — сказал он.

— Я этого не знала. У нас с тобой темы касаются только постели.

— А о чём мы с тобой можем ещё говорить? Ты хочешь, чтоб я рассказывал о своих делах? Или хочешь, чтоб я выслушивал твои рассказы про идиотов, которых ты учишь? Мне это неинтересно.

— Что же тебе интересно? — спросила его Стася. Она повернулась к нему. Холодный взгляд, плотно сжатые губы, надменное выражение лица, которое ему так нравилось стирать, когда они оставались наедине. Холодная королева, которая оказалась знойной особой. Ему нравились их встречи, но ради этой стервочки семью бросать Мирон не собирался, но и прекращать отношения с ней он не хотел.

— Ты, моя хорошая, — ответил он.

— Прекрати. Тебя интересую не я, а как мы кувыркаемся в кровати.

— Как будто тебя это не интересует, — сально ухмыльнулся Мирон. — Мы с тобой оба получаем удовольствие. Хорошо проводим время. Чего ты хочешь?

— Может я устала проводить Так время? — спросила она.

— На следующей недели предлагаю поехать в дом отдыха. Снимим с тобой домик. Шашлыки, рыбалка…

— Это ты со своими друзьями так отдыхай. А меня оставь в покое, — сказала Стася.

— И сколько ты выдержишь? — он подошёл к ней. Одним рывком он прижал её к себе. Горячая ладонь обжигала сквозь ткань блузки. Жестки поцелуй, что смял губы. Стася не хотела отвечать, но не смогла удержаться. Его прикосновения всегда вызывали в ней что-то дикое, необузданное, от чего голова прекращала соображать. — Мы ведь это уже проходили, рыбка. Через неделю ты сама мне написала и предложила встретиться.

— Это было ошибкой, — ответила Стася.

— А мне так не кажется, — возразил Мирон. Опять эта сальная улыбка, которая её раздражала. Он смотрел на неё, словно на вещь, которая была в его власти. Это раздражало, как и слабость, что она испытывала к этому мужчине.

— Все кончено. Отправляйся к жене, сыну. Оставь меня в покое.

— Конечно, оставлю, — весело ответил он, ловя губами мочку её уха и прикусывая его. Дыхание обжигало. Чувство были напряжены до предела. Стася беспомощно вцепилась ему в плечи, чтоб не упасть, потому что ноги отказывались её держать. Так было всегда. Самой от себя противно. Он лишь игрался с ней, а она его любила. Любила этого урода, который изменял жене, крутил романы направо и налево. Стася понимала, что она лишь одна из череды его «подруг». Понимала и отказывалась в это верить. Как может человек так себя вести и обманывать?

Они опять оказались на кровати. Страсть затмила разум. Осталось лишь два человека, которые хотели близости. Не любви. Близости и страсти, горячей, пошлой и опасной, потому что она оставляла на сердцах шрамы. Каждый такой шрам, каждое воспоминание потом будет выплакано в подушку со слезами. Нет, Мирон забудется в объятьях другой, а она будет плакать, потому что это первый человек, который заставил её полюбить, заставил узнать, какие она может испытывать чувства. Пробудил, заставил гореть в огне. Но эти отношения пора было прекращать. Стася больше не могла этого выносить.

— Я говорил, что вся твоя решимость пропадёт, стоит мне этого захотеть? — ухмылясь, сказал он.

— Все равно, я настаиваю, что это наша последняя встреча, — упрямо ответила Стася, пытаясь выровнить дыхание после бурной разрядки, от которой сердце все еще заходилось.

— Ты сегодня не в настроение, — сказал Мирон. Он поднялся. — Стася, а хочешь, я с женой разведусь?

— Решил мне начать сказки рассказывать? — Стася не смогла скрыть своего удивления. — Мирон — это не в твоём стиле.