Свет во тьме
Шрифт:
Никого никогда он не любил так, как ее.
— Она никогда не будет твоей. — Голос Нины, полный мягкой издевки, просочился вдруг в комнату.
Встав с постели, Габриель подошел к окну и выглянул в темноту. Там вся в черном, как сама ночь, стояла она, едва выделяясь в свете луны.
— Никогда, Джованни, — сказала Нина, и глаза ее вспыхнули, как раскаленные угли. — Не любишь меня, так не будешь любить и ее.
Волна гнева всколыхнулась в нем, когда он посмотрел на нее, руки сжались в кулаки. Если бы он мог, то перелетал бы через
Ее многозначительный смех словно обжег его уши серной кислотой.
— Скоро, Джанни, — проворковала она, — очень скоро твоя балеринка станет пылью, а затем — лишь памятью.
— Нина!
Она склонила голову набок, дьявольская улыбка играла на ее губах.
— Может, ты снова начнешь умолять меня ради ее жизни, Джанни? Может быть, выйдешь и упадешь к моим ногам?
Ненависть и самолюбие восставали в нем, но он готов был просить ее, умолять, лишь бы она поклялась, что оставит Сару в покое.
Дерзко вскинув голову, он встретил ее взгляд.
— Я бы охотно попросил и поумолял тебя, красавица, но боюсь, мне не выйти из этого дома.
— Но ты бы спустился ко мне, если бы мог? Упал бы к моим ногам и стал бы умолять меня пощадить ее жалкую смертную жизнь?
Комок отвращения встал в его горле, но он проглотил его.
— Да.
— И какие бы слова ты нашел?
— Все, что пожелаешь услышать, — ответил он.
— Встань на колени, Джованни, — сказала Нина, — и произнеси то, что должен. Я хочу слышать эти слова.
Подавив гордость, Габриель упал на колени перед окном.
— Я хочу сказать тебе, что ты прекрасней всех, красота твоя сияет ярче солнца, губы твои слаще нектара…
— Ты не чувствуешь того, что говоришь! — воскликнула Нина с явным раздражением и изменившимся выражением лица.
— Я произнес то, что ты желала слышать, — ответил он. — И сделаю все, что бы ты ни попросила. Если тебе нужна чья-то жизнь, возьми мою.
— Ты готов умереть ради нее? — недоверчиво спросила Нина. — Готов пожертвовать столетиями ради крошечной жизни этой смертной женщины?
— Да.
— Значит, ты страдаешь теперь еще сильней, чем я себе представляла, — задумчиво отметила она и, сверкнув черными юбками, растворилась во тьме.
Габриель смотрел туда, где она только что стояла, тихо проклиная святую воду, мешавшую ему преодолеть барьер и последовать за Ниной.
— Кому-то из нас придется выйти, — сказала Сара следующим вечером. — Ты можешь долго обходиться без пищи, но Морис и я должны что-то поесть.
Габриель кивнул. Она сказала правду. Три дня прошло с полночного визита Нины. Сара отправила в театр записку, объявив, что больна и не может участвовать в спектаклях. Морис сообщил, что его призывают семейные обстоятельства.
Нервы у всех были на пределе.
— Составь список, и я пойду, Сара, — отозвался Морис.
— Но благоразумно ли
— Он защитит тебя лучше, чем я, — сказал Морис.
«Он прав, — подумала Сара, — но кто защитит Мориса?»
— Мы должны пойти все вместе, — предложила она.
Габриель уставился в черноту окна, взвешивая все «за» и «против». Пойти всем сейчас или дождаться утра и отправить за покупками Мориса? Но что, если кто-нибудь из подручных Нины прорвется в дом утром, когда Мориса не будет, а он будет лежать беспомощным? Кто защитит Сару тогда?
— Идем все, — решил Габриель. — А после ужина отправимся к оружейнику. Я хочу, чтобы у вас было чем защититься от Нининых подручных.
— Пистолеты? — Сара покачала головой. — Не думаю, что смогу выстрелить в кого-то.
— Он прав, — твердо сказал Морис. — Нина объявила нам войну, и мы должны уметь защищаться.
— Ты когда-нибудь стрелял, Делакруа? Морис дерзко глянул на Габриеля:
— Нет, но способен научиться.
Габриель кивнул. Этот молодой человек с каждым днем нравился ему все больше. Пусть он и был балетным танцовщиком, но в нем не было ничего трусливого и изнеженного.
Часом позже они выбрались поужинать в небольшой ресторанчик неподалеку от квартиры Сары. Габриель сидел вдали от окна, но все время оглядывался, пока Сара с Морисом поглощали ростбифы со сложным гарниром. За столом они почти не разговаривали.
Покончив с едой, они отправились к оружейнику, который поначалу отказывался им открыть, отговариваясь поздним часом. Но Габриель позвенел перед ним золотыми моне-
Тами, и их пустили. Оружейник остался доволен визитом, продав за десять минут три пистолета.
От оружейника они пошли в продуктовую лавку, где Сара накупила еды на несколько дней.
Когда они вернулись домой было около девяти часов. Не успел Габриель снять плащ, как уже почувствовал неладное. Он успел выстрелить единственный раз, когда на него внезапно выскочили шесть огромных уродов. Они затащили его в гостиную и облили с головы до ног святой водой, затем связали руки и ноги толстыми цепями. В довершение ко всему, один из уродов положил ему на грудь тяжелый серебряный крест.
Морис упал без сознания, получив удар в затылок. Очнувшись, он обнаружил, что связан и лежит лицом в пол рядом с Сарой. Рядом находился один из приспешников Нины. В воздухе стоял кислый запах крови.
Сара вскрикнула, и тогда один из уродов заткнул ей рот кляпом и быстро натянул на голову мешок, взвалив затем ношу на плечо. Выскочив через открытую дверь, он растворился в темноте. Остальные поспешили за ним. Портьера над дверью взмыла и опала, дверь захлопнулась.
Габриель лежал, не в силах пошевелиться, в то время как святая вода, просачиваясь через одежду, начинала жечь его кожу. Распятие, величиной с ладонь, давило на него, как могильная плита, и он едва дышал. Кожу пощипывало и обжигало.