Свет золотой луны (сборник)
Шрифт:
– Я тоже настроена решительно: не захотят добром, благословляю вышибить вон, а двери – на запор до конца литургии.
Матушка игуменья распрямилась, глаза ее гневно блеснули.
В притворе собора происходила давка. Со стороны входа в храм, через толпу прихожан, пытались пробраться представители комиссии по изъятию церковных ценностей. Мужики-прихожане напирали на них, пытаясь вытеснить незваных гостей. Впереди членов комиссии толкался подвыпивший матрос в бескозырке набекрень. Он
Феодора, заметив пистолет, активно заработала локтями, предпринимая отчаянную попытку пробраться к матросу. Наконец ей это удалось.
– Ты что это, ирод окаянный, с оружием в храм Божий лезешь?
– Именем революции, разойдись! – кричал матрос, не обращая внимания на Феодору, и, видя, что его угрозы мало чему помогают, выстрелил из револьвера в потолок храма.
Прихожане и члены комиссии шарахнулись в стороны от матроса, а монахиня, наоборот, с отчаянной решимостью кинулась к нему и вцепилась в его руку. Матрос, не ожидавший от монахини такой прыти, выронил револьвер. Но другой рукой он сшиб с головы Феодоры монашеский клобук.
Феодора, отпустив матроса, нагнулась, чтобы поднять клобук. Матрос, вдохновленный этой маленькой победой, стянул с головы монахини еще и апостольник.
Феодора растерянно схватилась за голову руками. Ее растрепанные волосы рассыпались по плечам. Матрос, довольный, громко засмеялся. Монахиня, держась руками за простоволосую голову, вначале охала от стыда. Услышав смех матроса, повернулась к нему с гневным выражением лица. Тот продолжал смеяться.
Феодора запустила руку под полу своей рясы, достала большую медную монастырскую печать и что есть силы ударила ею матроса по лицу.
Матрос упал. Толпа мужиков, вдохновленная этим подвигом матушки казначеи, дружно навалилась на членов комиссии и выдавила их из собора. Створки тяжелых дверей медленно, но уверенно стали сближаться между собой. Наконец они закрылись, и тут же задвинулся тяжелый железный засов. В храме сразу водворилась тишина, нарушаемая лишь благостным пением хора.
На паперти собора члены комиссии губкома ожидают окончания службы. Кто-то сидит со скучающим видом. Кто-то разговаривает между собой. Два красноармейца, опершись на свои винтовки, курят в стороне самокрутки.
Суетится один только матрос, под глазом у него красуется синяк. Он подходит то к одному, то к другому члену комиссии:
– Чего мы тут ждем, принести динамиту и взорвать дверь.
– Зачем это? – лениво отвечает ему член комиссии. – Служба закончится, все сами выйдут.
– Чего нам ждать конца службы, – остервенело кидается матрос к другому члену комиссии.
– Чего ты нас напрягаешь, – зло отвечает тот, – вот подъедет ВЧК и пусть разбирается.
Но матрос не унимается:
–
Красноармейцы стали нехотя стучать прикладами в двери собора. В это время на открытом легковом автомобиле подъехал Коган. Не выходя из автомобиля, он мрачно посмотрел на солдат, отвернулся и подозвал к себе одного из членов комиссии.
В это время заскрипел засов и двери собора стали открываться. В дверном проеме стали монахини, а впереди сама игуменья. Постукивая посохом, она вышла на паперть собора и властно посмотрела на членов комиссии. Те, невольно заробев, расступились. Евфросиния стала спускаться по ступеням паперти. Внизу ее с наглой ухмылкой поджидал Коган. Игуменья, спустившись, остановилась перед Коганом, который перегородил ей дорогу.
– Решением губкома, – громко, так, чтоб все слышали, произнес Коган, – за саботаж декретам советской власти и открытое вооруженное сопротивление ваш монастырь закрывается. Все его имущество передается в руки законной власти рабочих и крестьян. Зачинщиков сопротивления приказано арестовать.
Настоятельница спокойно выслушала Когана и сказала:
– Наше оружие – молитва и крест. А зачинщица этого, как вы изволили выразиться, «вооруженного сопротивления», я одна, а больше никто не виноват.
– Мы сами разберемся, кто виноват, – криво улыбнулся Коган и, повернувшись к солдатам, приказал: – Арестовать ее и в машину.
Матушка игуменья повернулась к сестрам и поклонилась им в пояс:
– Простите меня, сестры, за то, что была строга с вами. Бдите и молитесь, Бог даст, скоро увидимся.
Послышались всхлипы и причитания монахинь. Монахиня Феодора решительно вышла из толпы и тоже поклонилась сестрам:
– Простите и меня, я с матушкой игуменьей пойду.
Красноармейцы вопросительно глядят на Когана.
– Ее, ее непременно надо арестовать, товарищ Коган, – закричал, подскакивая к Феодоре, матросик, – эта стерва всеми руководила, когда нас выталкивали из собора. Между прочим, мне самолично чем-то тяжелым двинула, чуть не убила. – При этих словах он указал на свой синяк.
Коган ухмыльнулся, глядя на подбитый глаз матроса, и распорядился:
– Эту тоже под арест.
Красноармейцы повели монахинь к машине. Игуменья повернулась к Феодоре и вполголоса спросила:
– Чем это ты, мать Феодора, бедолагу двинула?
– Да так, что под рукой было, – смущаясь, ответила Феодора.
– Что же у тебя под рукой было? – продолжала интересоваться игуменья.
– Наша монастырская печать, матушка, – ответила Феодора, – она же ох какая здоровая да тяжелая.
Настоятельница засмеялась:
– Значит, припечатала антихристу?
– Сподобилась, мать игуменья, – улыбнулась ей в ответ Феодора.