Свет золотой луны (сборник)
Шрифт:
Все выше и выше поднималась вода в трюме баржи. Все отчаяннее и отчаяннее греб веслами Степан. Все звонче и звонче звучали голоса монахинь: «…восплачите о мне братие и друзи, сродницы и знаемии: вчерашний бо день беседовах с вами, и внезапу найде на мя страшный час смертный, но придите вси любящие мя, и целуйте мя последним целованием…»
Брезжил ранний рассвет. Степан видел, как баржа, затопленная уже наполовину, вдруг начала медленно крениться на один бок. Ясно, что ему не успеть, но Степан из последних отчаянных сил продолжает грести. С баржи до него доносятся слова песнопения: «Со святыми упокой, Господи, души усопших раб твоих…» Степан поднимает молитвенный взор к небу. «Боже Всемилостивый! Помоги, дай мне их спасти. Ну что Тебе стоит, Господи».
На небе собираются тучи, и начинает накрапывать дождик. Баржа все быстрее уходит под воду. Над водою разносится пение: «Вечная память, вечная память, вечная память…» Степан отчаянно бьет веслами по воде. Пения уже не слышно, баржа ушла под воду.
Степан подплывает к тому месту, где еще недавно стояла баржа, и некоторое время тупо смотрит на воду, которая вздымается большими пузырями. Затем скидывает с себя куртку, берет со дна лодки железный штырь и ныряет в воду. Он плывет под водой к затонувшей барже и пытается руками сорвать замок. Затем поддевает его железным штырем. Замок не поддается, и Степан в отчаянии бьет по замку и плывет назад. Вынырнув из воды, жадно вдыхает воздух и вновь с отчаянной решимостью ныряет. Снова безрезультатная попытка. Он выныривает, и в это время русло реки на мгновение освещается молнией и раскат грома сотрясает небо и землю. И наступает великая тишина, через минуту сменяющаяся равномерным шумом дождя.
Природа плачет, плачет и Степан, направляя свою лодку к берегу. Выбравшись на сушу, он карабкается на крутой берег. Скользит по мокрой глине.
Так и не осилив подъема, в отчаянии бросается ничком на глинистый берег. Ему вспоминаются добрые лица монахинь и послушниц, и его пальцы судорожно сжимаются в кулаки, загребая в ладони размываемую ливнем илистую грязь. Он подтягивает ноги к животу, становится на колени и воздевает кулаки с жидкой грязью к небу. Затем размазывает глину по лицу.
Он поднимает глаза к небу, и струи дождя, смешиваясь со слезами, омывают перекошенное страданием лицо юноши.
Утренний лес, умытый грозой, был наполнен веселым щебетом птиц. Степан сидел на берегу, уронив голову на руки. Казалось, что он дремлет. Но вот он поднял голову и увидел радугу, перекинутую через реку, словно огромный разноцветный мост. Степан стал на колени и прошептал: «Прости меня, Господи, дай же быть с Тобою до конца и не поколебаться в тот час, когда Ты мне пошлешь испытание моей веры». Он встал, осмотрелся кругом, увидев лесные цветы, сорвал их и пошел к своей лодке.
Подплыв к тому месту, где была затоплена баржа, Степан положил на воду цветы, перекрестился и, взяв в руки весла, в глубокой задумчивости стал равномерно и ритмично грести, направляя лодку против течения. В душе его зазвучало торжественное покаянное песнопение. А на воде сиротливо покачивались лесные цветы.
Во двор Иверского монастыря въехал автомобиль. Из него вышел Коган и бодрой походкой направился к одному из зданий.
В бывшем кабинете игуменьи сидел Крутов. На столе стояла бутылка с водкой и соленые огурцы и помидоры в глиняной миске. Он играл на гармони и пел унылую песню:
Ах, барин, барин, скоро святки, А ей не быть уже моей. Богатый выбрал, да постылый, Ей не видать отрадных дней…Зашел Коган, увидев эту картину, укоризненно покачал головой:
– Что же ты, товарищ Крутов, какой пример своим бойцам показываешь?
– Я в бою пример показываю, – и он потянулся к бутылке, – врагов революции били и будем бить, а выпить русскому человеку иногда очень нужно. – Он плеснул себе в стакан, выпил и безнадежно махнул рукой. – Впрочем, тебе, Илья Соломонович, этого не понять.
– Некоторые вещи, товарищ Крутов, мне действительно трудно понять, но давай перейдем к делу. Завтра рано утром выступаем, так что готовь отряд.
– Ну наконец-то, – обрадованно воскликнул Крутов, – а то я уж начал опасаться, что гражданскую войну без нас закончат.
– На наш век, товарищ Крутов, буржуев хватит, – усмехнулся Коган, – в России с ними покончим, за мировую революцию пойдем воевать. А пока нам необходимо выполнить директиву губкома и провести продразверстку в селе Покровка. Сам понимаешь, что на голодный желудок не повоюешь.
– Скажи ты мне по старой дружбе, дорогой Илья Соломонович, – с видимым недовольством и иронией обратился Крутов к комиссару, – какой же такой умник догадался на боевом скакуне землю пахать? У нас на Дону для пахоты быков запрягали, а резвых скакунов для ратного дела берегли. Что, кроме меня, некого посылать?
– Ну чего ты опять в трубу лезешь. Решение принималось коллегией губкома, а не единолично. Думаешь, мне охота с мужичьем возиться. Между прочим, в Тамбовской губернии крестьяне весь отряд продразверстки перебили. Да уже не один такой случай. Так что сам думай, не на прогулку идем, считай, что это тоже война.
В храме села Покровка заканчивалось крещенское богослужение, когда в городе начал свои сборы отряд продразверстки.
Коган вынул револьвер и, провернув барабан и убедившись, что все патроны на месте, снова сунул его в кобуру.
В это время Степан, облаченный в стихарь, вынес из алтаря запрестольный крест и подал его одному из прихожан.
Крутов, полюбовавшись своей саблей и попробовав большим пальцем ее остроту, самодовольно вложил опять в ножны.
Степан вынес из алтаря запрестольный образ Божией Матери и передал его другому мужику.
Брюханов примкнул штык-нож к винтовке и повесил ее за плечо.
Один из мужиков в храме подошел, вынул из гнезда древко хоругви и с благоговением встал с нею перед солеей, ожидая начала крестного хода.
В это же время Зубов, поиграв в руке ножом, сложил его и сунул в карман шинели.
Второй прихожанин прошел и, взяв другую хоругвь, встал в паре рядом с первым.