Свет золотой луны (сборник)
Шрифт:
Стон и плач стояли над селом. Красноармейцы врывались на крестьянские дворы. И вскоре выводили оттуда мужиков, под страхом оружия несущих мешки с хлебом. Бабы с истошными воплями выбегали следом с детишками: «Да что же вы творите. Мы же с голоду подохнем. Ироды окаянные». В сторонке стоял Коган, в мрачном расположении духа наблюдая эту картину.
– Звонаря посадили под замок? – обратился он к одному из солдат.
– Так точно, – живо отвечал тот, – сидит и поп вместе с ним.
В это время к Когану подлетел на взмыленном
– Ну, Илья Соломонович, вот теперь гуляем и отдыхаем.
– Да ты что, товарищ Крутов, издеваешься, под ревтрибунал захотел?! Сорвано задание партии: хлеба наскребли только на одни сани.
– А ты не горячись, товарищ Коган, раньше времени. Договорить не дал. Нашел я весь хлеб, за оврагом он. Надо звонарю спасибо сказать, своим звоном он помог хлеб в одном месте собрать, – задорно захохотал Крутов.
– Кому спасибо сказать – разберемся, а сейчас вели хлеб привезти, и под охрану. Как это тебе так быстро удалось? – уже примирительным тоном закончил Коган.
– Товарищ маузер помог, – с самодовольством похлопал Крутов по своей кобуре, – кое-кому сунул его под нос, и дело в шляпе.
В просторной крестьянской горнице за столом, уставленным закусками, сидят Крутов и Коган. Комиссар молча ест курицу. Крутов полупрезрительно поглядывает на него и наливает себе из четверти полстакана самогона. Опрокинув в рот стопку, похрустев огурчиком, он равнодушно спрашивает:
– Попа с монашенком отпустим или в расход?
Коган тщательно обсосал куриную косточку и, отбросив ее в глиняную миску, не спеша вытер руки полотенцем.
– Этот случай нам на руку, – задумчиво, как бы не обращаясь ни к кому, произнес он вполголоса, – надо темные крестьянские массы от религиозного дурмана освобождать. Прикажи-ка привести попа, будем разъяснительную работу проводить, – сказал он, обращаясь уже конкретно к Крутову.
– Кравчук, – крикнул тот, не сходя с места, – веди сюда попа.
Дверь в избу приоткрылась, и заглянула вихрастая голова красноармейца:
– Щас, товарищ командир, тилько хвалыночку погодьте, приведу, гада.
В избу вталкивают отца Петра. Тот крестится на угол с образами и вопросительно глядит на Крутова. Коган, прищурив глаза, презрительно разглядывает священника. Петр снова крестится и переводит взгляд на Когана.
– Мы вас не молиться сюда позвали, – с ехидством замечает Коган, – а сообщить вам, что саботажников декрета советской власти о продразверстке мы расстреливаем на месте без суда и следствия.
– Господи, – испуганно сказал Петр, – да разве я саботажник? Степка – он по молодости, по глупости, а так никто и не помышлял против. Мы только Божью службу правим, ни во что не вмешиваемся.
– Оправдания нам ни к чему, – отваливаясь к стене, небрежно произнес Коган, – вы можете спасти себя только конкретным делом.
– Готов, готов искупить вину, – действительно с большой готовностью воскликнул Петр и растерянно улыбнулся.
– Вот-вот, искупите. Мы соберем сход, и вы и ваш молодой помощник пред всем народом откажетесь от веры в Бога и признаетесь людям в преднамеренном обмане, который вы совершали под нажимом царизма. Ну а теперь, мол, когда советская власть дала всем свободу, вы не намерены дальше обманывать народ. Словом, что-то в этом роде.
– Да как же так? Это невозможно, это немыслимо. – Отец Петр повернулся к Крутову, как бы ища у него поддержки и осуждения немыслимой просьбы.
– Вот вы идите и помыслите, через полчаса дадите ответ, – спокойно сказал комиссар Коган.
А Крутов пьяно расхохотался:
– Иди, поп, да думай быстрей! А то тебя комиссар шлепнет, и твою попадью, и вообще всех в расход.
При этих словах Коган неодобрительно посмотрел на Крутова и поморщился.
– Помилуйте, а их-то за что? – испуганно воскликнул отец Петр.
– Как это за что? А как ваших пособников, – наклоняясь вперед над столом, негромко, но отчетливо произнес Коган, глядя прямо в глаза Петру.
Тот с ужасом поглядел в колючие глаза комиссара и упавшим голосом произнес:
– Я согласен.
– А ваш юный помощник? – не унимался Коган.
– А, Степка. Он послушный, как я благословлю, так и будет.
В просторном дровянике сарая у поленницы дров стоял Степан и молился. Вскоре открылась дверь, и в нее втолкнули отца Петра. Степан оглянулся на него с вопросительным взглядом. Но отец Петр, ошарашенный и подавленный случившимся, даже не посмотрел на Степана, молча прошел, сел на большой чурбан и обхватил голову руками. Степан какое-то время смотрел на отца Петра, а потом отвернулся и вновь начал молиться.
«Господи, – думал отец Петр, – что же мне делать? Ведь Ты же сам говорил: кто отречется от Меня перед людьми, от того и Я отрекусь перед Отцом Моим Небесным. Но как же тогда апостол Петр? Ведь он тоже трижды отрекся от Тебя, а затем раскаялся. А если я, как уедут эти супостаты, покаюсь перед Тобою и народом? Что тогда? Ведь Ты милостивый, Ты простишь меня? А то как же я матушку одну с детишками оставлю? А ведь могут и их тоже… того. Нет, нет, я не имею права распоряжаться их жизнями. Да, вот именно не имею. Ты слышишь, Господи, вопль моей души? Нет, Ты не слышишь. Или я не слышу Тебя?»
В это время дверь в сарай открылась и, заглянув в нее, красноармеец Кравчук крикнул:
– А ну, контра, выходи оба.
Возле большой избы с высоким крыльцом толпился народ.
– Товарищи крестьяне! – громко вещал с крыльца избы Коган. – Сегодня вы протянули руку помощи голодающему пролетариату, а завтра пролетариат протянет руку трудовому крестьянству. Этот союз рабочих и крестьян не разрушить никаким проискам империализма, который опирается в своей борьбе со светлым будущим на невежество и религиозные предрассудки народных масс. Но советская власть намерена решительно покончить с религиозным дурманом, этим родом сивухи, отравляющим сознание трудящихся и закрывающим им дорогу к светлому царству коммунизма.