Свет золотой луны (сборник)
Шрифт:
Монахини спускались по широкой и пологой лестнице прямо в трюм баржи. Брюханов освещал им путь фонариком.
В то время как монахини погружались в баржу, к пристани подбежал Степан. Красноармеец с винтовкой наперевес перегородил ему дорогу:
– Стой! Куда идешь? Не положено.
Степан отошел в сторонку и спрятался за ящики. Он достал бинокль и навел его на баржу. Увидев Когана и Зубова, вздрогнул и чуть не уронил бинокль.
Когда все сестры спустились в трюм, Зубов подвесил фонарик на крюк к потолку трюма и быстро вылез наверх.
Как только он оказался на палубе, крышку люка сразу же опустили. Зубов сверху навесил на люк большой амбарный замок и, закрыв его, отдал ключ Когану.
– Герметичность баржи проверили? – спросил Коган у Зубова.
– Какую еще герметичность? – удивленно переспросил тот.
Тут же он хлопнул себя по лбу.
– А, понятно. Все в полном ажуре.
Коган махнул рулевому-мотористу. Тот завел мотор катера и, стронув баржу с места, потащил ее вниз по течению.
Как только катер начал буксировать баржу от причала, Степан побежал к берегу, где стояла лодка.
Он вытащил из-под пирса спрятанные весла, отвязал лодку, оттолкнул от берега, запрыгивая в нее на ходу. Быстро вставив в уключины весла, Степан направил лодку в сторону удалявшегося катера.
В трюме баржи царил полумрак, так как фонарик был не в силах осветить все огромное пространство баржи. Сестры, сбившись в кучку, испуганно оглядывались кругом. В носовой части баржи на соломе они заметили двух женщин. Одна из них сидела, прижавшись к борту баржи, а другая лежала возле нее, постанывая.
– Кто вы? – в страхе полушепотом спросила одна из монахинь.
– Я ваша игуменья, сестры мои, – ответила сидевшая женщина.
Монахини с радостными криками кинулись к матушке настоятельнице.
– Тише, тише, сестры, мать Феодора умирает.
Услышав такое прискорбное известие, монахини заплакали.
– Сестры мои, не время сейчас плакать, а время молиться.
Повинуясь властному голосу игуменьи, сестры умолкли.
Вдруг одна из монахинь вскрикнула, а за ней еще несколько сестер.
– Вода, здесь проходит вода.
– И здесь, и здесь вода, мы все потонем!
– Матушка игуменья, что делать? Нам страшно.
– Молитва прогонит страх, не бойтесь, с нами Христос, – как можно ласковей произнесла игуменья, – сестра Иоанна, задавай тон, пропоем псалом «На реках Вавилонских».
Под сводами темного трюма раздалось благостное и жалостливое песнопение: «На реках Вавилонских, тамо седохом и плакахом…»
Песнопение преобразило сестер. И хотя по их лицам продолжали струиться слезы, это уже были слезы молитвенного умиления, а не страха.
Буксир, ритмично чавкая мотором, проследовал вдоль товарной пристани, и вскоре огни города скрылись за поворотом русла реки.
Коган курил на палубе папиросу, вглядываясь в темноту заросшего кустарником берега.
За штурвалом стоял тот самый матрос, что особо отличился при изъятии церковных ценностей. Синяк у него уже прошел, и он был исполнен гордости за оказанное ему доверие. Покосившись на Когана, матрос обратился к нему:
– А угостите-ка, товарищ комиссар, папиросочкой.
Не глядя на матроса, Коган достал портсигар и, щелкнув крышкой, протянул его. Матрос ловко подцепил папироску, на мгновение замешкался и подхватил вторую.
– Благодарствую за табачок.
Комиссар, ничего не отвечая, молча захлопнул крышку портсигара, сунул его в карман, продолжая в задумчивости смотреть на берег.
Матрос, попыхивая папироской, самодовольно поглядывал на Когана, как бы говоря: «Что бы вы без меня все делали?»
На палубе самой баржи сидели двое красноармейцев: Брюханов и Зубов, прислушиваясь к песнопению, доносящемуся из трюма.
– Чего они распелись? – недовольно проворчал Зубов.
– Пусть попоют напоследок, – сказал, зевая во весь рот, Брюханов.
Матрос убавил обороты двигателя и, повернувшись к Когану, почему-то шепотом, как будто их мог кто-нибудь услышать, сказал:
– Здесь, товарищ Коган, место хорошее, и глубокое и тихое.
– Здесь так здесь, – тоже почему-то шепотом ответил Коган, напряженно вглядываясь в темноту берега.
– Эй, на барже, – крикнул матрос красноармейцам, – бросай якоря и отдай концы буксира, сейчас возьмем вас на борт.
Красноармейцы скинули два якоря с палубы и отцепили буксирный трос.
Катер, освободившись от груза, легко и свободно развернулся и подошел к борту баржи.
Красноармейцы перебрались с баржи на буксир, и катер направился вверх по течению обратно в город.
Вода в трюме баржи поднималась все выше и выше. Монахини стояли уже по колено в воде.
– Давайте, сестры, пропоем панихиду, – произнесла каким-то отрешенным от всего земного голосом игуменья Евфросиния.
– По ком, матушка, будем петь панихиду? – спросила дрожащим голосом сестра Иоанна.
– По нам, дорогие мои сестры, по нам, – как будто в спокойной задумчивости произнесла настоятельница. И уже ласково, повернувшись к сестрам, сказала: – Не бойтесь, сестры мои, не бойтесь, мои дорогие невесты Христовы. Мы с вами идем к нашему Жениху, а Он идет к нам в полуночи, чтоб увести нас туда, где нет ни болезни, ни печали, ни воздыхания, но жизнь бесконечная.
Водную гладь реки прочертила яркая лунная дорожка, проходя недалеко от одиноко стоящей посреди русла баржи. Степан что было сил греб веслами, направляя к ней лодку. А над водной гладью звучали печальные стихиры панихиды: «Плачу и рыдаю, егда помышляю смерть…»