Свет
Шрифт:
И почти тут же разбудила.
– Взгляни сюда, – сказала она.
– Куда?
– Два дня назад я выслала детекторы частиц за корму, – начала математичка, – хотя, – уточнила она услужливо, – направление за кормой не имело почти никакого смысла в рамках используемых геометрий – и приступила к подсчету значимых квантовых событий. И вот результат.
– Два дня назад?
– Стохастический резонанс требует времени.
Серия Мау скачала себе в бак данные, развернула диаграмму и принялась изучать их. Способности «Белой кошки» ужимать десятимерную информацию до четырехмерной были ограниченны, поэтому видела Серия Мау просто серое пространство, вроде как заполненное
– Что это? – спросила она.
– Думаю, это корабль.
Серия Мау снова уставилась на картинку и запустила сравнительный анализ.
– Этот тип корабля мне неизвестен. Он что, древний? Что он там делает?
– Я не могу дать ответа.
– Почему?
– Я еще не знаю, где находится там.
– Избавь меня, – протянула Серия Мау. – Есть у тебя хоть что-то полезное сообщить?
– Он движется на одной с нами скорости.
Серия Мау вгляделась в следы.
– Это же невозможно, – сказала она. – Непохоже, чтоб это был K-рабль. А что нам делать?
– Продолжать сортировку квантов, – ответила математичка.
Серия Мау включила обзор обитаемой секции.
Мужчина развернул голографический экран и выступал перед товарищами с какой-то презентацией, пока женщина-клон сидела в уголке каюты, красила ногти, чуть язвительно улыбалась на каждую его реплику и отпускала бессмысленные замечания.
– Чего я не понимаю, – сказала она, – так это почему она этим никогда не занималась. А я должна.
Экран принял форму большого куба, наполненного дымом. В дыму прорисовались полученные во время пролетной миссии снимки Радиозаливного кластера, где среди прочих миров находились Сантори-IV и 3-альфа-Феррис-VII. Неудачливые звезды, коричневые карлики, мерцали в изменчивых вихревых облаках низкотемпературного газа, напоминая бредущих в тумане по скоростной трассе пьяниц. В поле зрения рывком влетела планета грибного оттенка с кремово-сернистыми прожилками. Появились изображения с ее поверхности: облака хаотически поливали планету дождями, хотя тут речь стоило вести не столько о погоде, сколько об атмосферной химии. Лабиринтоподобное скопление заброшенных две тысячи лет назад построек нелюдского вида. Чужаки часто оставляли после себя лабиринты.
– Мы наткнулись на что-то древнее, – заключил оратор. – Вероятно, по-настоящему древнее.
Внезапно камера перескочила на астероид, и открылся вид Тракта, блеснувшего, как ювелирное украшение на черном бархате.
– Думаю, – продолжил он, – это стоит оставить для следующей вылазки.
Засмеялись все, кроме клона, которая распростерла руки перед собой.
– Почему вы меня все так ненавидите? – спросила она, глядя на видневшегося спутника поверх ярко-красных ногтей. – Зачем поступаете так со мной, а не с ней?
Он подошел к ней и ласково поднял на ноги. Поцеловал.
– Мы предпочитаем заниматься этим с тобой, – сказал он, – потому что мы тебя любим. Мы все тебя любим.
Потом взял ее за руку и посмотрел на ногти.
– По веским историческим соображениям, – добавил он. Голограмма замерцала и расширилась, а достигнув размера четырех-пяти футов по одной стороне, внезапно продемонстрировала лицо клона в сексуальном экстазе. Рот ее широко раскрылся, глаза полезли из орбит, но от боли или наслаждения, Серия Мау не смогла определить. Что с ней вытворяют, видно не было. Все уселись и стали наблюдать за происходящим в голограмме с прежним вниманием, будто та все еще показывала изображения Радиозалива, древних инопланетных артефактов и великих тайн – всего самого вожделенного ими. А вскоре опять занялись сексом.
Серия Мау еще несколько минут наблюдала за ними с растущим подозрением. Она начинала сомневаться, что понимает истинные мотивы их присутствия на борту. Потом отключилась.
Сны продолжали ее донимать.
Ей казалось, что они превращают ее в дурно склеенное оригами, пространственный аккордеон, сжатый сильнее чем нужно или, возможно, наполненный, подобно гало, невидимой материей. Это что, так люди ощущают себя во сне? Она понятия не имела.
На десятый день полета ей приснилось, что она плывет на лодке по реке. Река называлась Новой Жемчужной и была, если верить словам мамы, шире мили. По берегам росла, опуская корни в воду, безопасная для людей, но экзотически перекроенная растительность, по глади реки катилась рябь, перламутровая, правильного узора, пахнущая миндалем и ванилью. Маме река нравилась не меньше, чем детям. Плюхая в холодную перламутровую воду босые ноги, она смеялась.
– Разве нам не повезло? – говорила она. – Разве нам не повезло?
Дети любили ее карие глаза. Любили энтузиазм, с каким она относилась ко всему на свете.
– Разве нам не повезло?
Слова эти эхом повисли в воздухе, а картинка сменилась, сперва почернев, затем явив тот самый сад под сенью лавров.
День клонился к вечеру. Шел дождь. Старик – должно быть, отец; видно, какой на нем груз ответственности, каких усилий ему стоит тащить этот груз, – раскладывал костер. Двое детей стояли рядом и смотрели, как он швыряет на кучу всякий сор. Коробки, бумаги, фотографии, одежду. Дым стелился над садом длинными ровными слоями, уловленный меж инверсионных течений ранней зимы. Дети глядели в жаркую сердцевину пламени. Запах, такой же как у любого костра, чем-то поневоле возбуждал их. Они стояли в пальтишках, шарфиках и варежках, пока холодный день клонился к вечеру, отягчал их тоской и печалью; они смотрели на пламя и кашляли от серого дыма.
Слишком он стар для отца, и вид как у попрошайки. Слишком он стар, этот человек.
Стоило видению стать непереносимым, как его кто-то отстранил. Серия Мау обнаружила, что смотрит в подсвеченную витрину лавки. Ретроокно с ретротоварами. Товары с Земли: инвентарь фокусника, детские игрушки из пластмассы низкого качества и дешевой резины, сами по себе тривиальные, а теперь – подлинное сокровище для коллекционера. Мотки поддельной лакрицы. Сердечко на Валентинов день с диодной подсветкой. Обувь на толстой подошве и якобы рентгеновские очки. Темно-красная лакированная коробочка: брось в такую бильярдный шарик – и можешь с ним попрощаться, хотя, если встряхнуть, слышно, как он где-то там внутри колотится. Чашка с отражением лица на дне: лицо это не было ее собственным. Браслеты, усаженные по всей длине окружности полудрагоценными камнями, и цирковые наручники. Под ее взглядом в витрину медленно просунулась верхняя часть человеческого туловища: это был человек в черной шляпе фокусника и фраке. На сей раз шляпа сидела у него на голове. Он снял белые лайковые перчатки, которые теперь держал в той руке, где раньше – красивую трость из черного дерева. Улыбка его не изменилась: дружелюбная, но нескрываемо ироничная. Он слишком много знал. Медленным, размашистым жестом, точно поднося щедрый дар, он стянул с головы шляпу и просунул ее через витрину, будто намеревался вручить Серии Мау. Ей самого себя предлагает, сообразила она. В каком-то смысле он был тождествен этим объектам. Улыбка его не менялась. Он медленно водрузил шляпу обратно на голову, разогнулся, храня вежливое молчание, и пропал из виду.