Светка – астральное тело
Шрифт:
Что такое «астральное тело», Светка не знала, но сейчас вспомнила Иринины слова, хотя опять толкнулось: «Дурь!»
Когда Светка тронула старинную медную ручку на двери в комнату Ковригина и ощутила под ладонью гладкий холодок ее отполированного прикосновениями изгиба, из соседней комнаты вышла ковригинская невестка Юлия, и у Светки от ужаса оборвалось сердце.
Вместе с падающим сердцем Светка тоже рухнула с верхнего этажа на нижнюю площадку подъезда, встав, как стояла в тот миг, когда красномордый парень ушел, унося за пазухой ее шапку…
«Надо идти, – подумала Светка, – но как без шапки-то? Через всю Москву… Сколько еще придется ждать автобуса! А мороз, передавали,
Светка никогда не говорила «воспаление легких» или «простуда». Как медсестра, она употребляла только медицинские термины: пневмония, ОРЗ. Да, пневмония – точно.
Но тут же она поняла, что это уже никакого значения не имеет, потому что она не успеет заболеть. Она же сегодня умрет.
Нужно было идти. Однако Светка никак не могла заставить себя переступить через то место, где недавно стоял красномордый парень. Будто все пространство до двери, где он возник, когда она вышла из лифта, и, пахнув ей в лицо перегаром, хрякнул: «Хорошенький шлямпомпончик, только вот к твоей демишке не подходит. Придется одолжить», – все это пространство было до сих пор заполнено им. Даже, может, не им самим, а объемным жестом, которым парень сорвал со Светки шапку и сунул ее за пазуху.
Этот жест, точно какое-то плотное тело, точно заслон, и сейчас отделял Светку от входной двери, но она в конце концов прорвалась сквозь него и вышла на улицу.
На этот раз бюро прогнозов не соврало: обещали двадцать – обеспечили двадцать. Светка зажала у горла воротник «демишки», как сказал парень.
Зимнего пальто у Светки не было. Но, входя в поликлинику, где работала, или в квартиру «левого» пациента, Светка заблаговременно расстегивала свой тощий зипунчик и весело охала: «Ох, и забегалась! Жарища!» Какой бы мороз ни стоял. Она не хотела, чтобы ее жалели. К тому же у нее была шапка.
Шапка была многоликим персонажем Светкиной жизни.
Приходя к Швачкиным, Светка вешала свою шапку рядом с шапкой Таисьи Михайловны и каждый раз, как заклинание, произносила про себя: «У тебя шапка из пегого песца, а у меня из чернобурки. Так что я плевать хотела на твои два рубля и на все твое богатство». Слова эти и правда, как заклинание, освобождали ее, неимущую массажистку, от неловкости за Таисью, которая заявила Светке, что раз уж она делает два массажа в одном доме (самой Таисье и ее властительному мужу), она должна брать по два рубля с человека, а не три, как в тех случаях, когда обслуживает одного пациента. «Вам же не приходится ехать для второго массажа на другой конец города!»
Вообще-то Светка знала, что никто из массажисток уже не берет трояк за общий массаж. Пятерку. А некоторые – десятку. Но, начиная в давние времена «левую» работу, Светка считала себя малоквалифицированным специалистом, потому назначила – три рубля. Теперь она была мастером, но увеличить таксу стеснялась. А никто из пациентов сам не предложил. Хотя цена всем была известна. Ну и Бог с ними!
Вот какую роль играла шапка у Швачкиных.
В «салоне» у Ирины Бекетовой Светка работала, не снимая шапки. «Салоном» она окрестила Иринин дом потому, что во время массажа там всегда собирались хозяйкины подруги: под Светкиными руками Ирина любила поболтать и выпить кофе.
Подруги сидели, пили кофе – все в шапках. Наверное, это было модно или, как сказала Ирина, «светски».
Подруги разговаривали в Светкином присутствии о чем угодно. Главным образом, о своих романах, подробно пересказывая – «а я сказала, а он сказал». Одни рассказывали, остальные анализировали: верно, не верно. Это называлось у них «разбор полета».
Подруги не стеснялись Светки совсем не оттого, что доверяли ей. Они ее просто не замечали. Она была как бы неодушевленным массажным инструментом.
Потому Светка не снимала шапки. Неснятая шапка уравнивала ее с Ириниными подругами. Не для них, конечно. Для самой себя.
Такую роль играла шапка в Иринином «салоне».
Марго перебирала седую шапкину шевелюру деформированными, иссохшими пальцами (у Марго Светка всегда клала шапку на стул рядом с собой), мечтательно улыбалась: «О, чернобурка! Мех моей молодости. Когда в ВТО я встречала Новый год в чернобурой пелерине…» И они отправлялись в Маргошину молодость, где Светка была ее подругой и наперстницей, сверстницей, хотя сегодняшняя Марго была вдвое старше сегодняшней Светки.
Это была роль шапки у Марго.
Шереметьев улыбался: «Вам, Светочка, необыкновенно идет шапка. Очень к лицу. Снегурочка. Снегурочка сидела под окном в каракулевой шапке с плоским дном». Неважно, что шапка была не каракулевой. Неважно, что не с плоским дном, а островерхая, как маленький, тронутый инеем стог. Неважно. Неважно, что, сказав про Снегурочку, Шереметьев забывал тут же про Светку. Неважно. Она чувствовала, что еще женщина, что может нравиться.
Прекрасная роль для шапки.
А Виолетка играла шапкой. Даже не шапкой, а в шапку. В шапку-волка, в шапку-замок, шапку-стог, в шапку-невидимку. Ни волка, ни замка, ни стога сена Виолетка никогда не видела, только разве что по телеку. Да и вообще из всего мира и его населения ей была ведома только их улица, потому что у Виолетки был врожденный вывих тазобедренных суставов и в свои шесть лет она еще не сделала ни одного шага. А в коляске далеко не накатаешь. Конечно, и Светка, и Валентина, Виолеткина мать, старались эту двуколочку в недалекие странствия отправить, чтобы хоть что-нибудь да посмотрела девчоночка, но куда на пешей тяге-то свезешь?
Валентина служила регистратором в той же поликлинике, где и Светка, тоже была безмужняя, тоже билась. Да еще хуже, у Светки хоть специальность в руках, можно приработать, а регистратору какой «левый» барыш?
Светка массировала Виолеткины ножки, хотя мало верила, что когда-нибудь та пойдет, больше для Валентининой надежды. Каждый день массировала, даже если до смерти устала, и уж, ясно, денег не брала. А потом еще – шапка. Валентина не умела играть с дочкой. А когда приходила Светка, она нахлобучивала шапку на Виолеткину мохнатую головку, и, растирая ей ножки, начинала: «И вот все удивились: где же девочка? Была девочка – и нет. Они не знали, что это шапка-невидимка. А ты входишь в Таисьину комнату и думаешь: зачем это у нее столько игрушек по всем полкам расставлено? Детей-то у них нет. И собираешь все игрушки в мешок. Таисья – ах! – как это игрушки сами в мешок летят? А потом мешок – на улицу, игрушки из него – прыг, и все в руки ребятам, которые у дома играют. Таисья – за мешком, а догнать не может, ты же быстро бегаешь…» – «Быстро, быстро», – счастливо соглашалась Виолетка.
Так в один день они невидимо посещали Швачкиных. В другой – Ирину, или Шереметьева, или еще кого из Светкиных пациентов. Светкин белый свет тоже простором не баловал.
Такой была шапка у Виолетки.
И только Леокадия Петровна знала простую правду про шапку. Там, в поликлинической массажной, где Леокадия работала в соседней кабине, Светка бережно клала шапку на шкафчик с простынями, и Леокадия всегда вздыхала: «Да спрячь ты ее подальше, украдут ведь». Она знала, что Светке новую шапку, дорогую, ни в жизнь не справить, даже теперь, когда Леокадия Петровна выучила ее, бывшую процедурную сестру, искусству массажа.