Светлана

Артюхова Нина Михайловна

 — А мы не опоздаем?..

В фойе играла музыка.

 — Зайдем в буфет, — сказал Костя. — Чего ты хо­чешь?

Светлана вдруг ахнула:

 — Ой, Костя! Смотрите: пирожные!

Пирожные, настоящие, прямо как довоенные пирож­ные, были тогда новинкой даже для москвичей, продава­лись без карточек и стоили еще очень дорого. Даже те, кто их не покупал, радовались, на них глядя. Затейли­вая красивость розовых и белых кремов как бы предска­зывала переход от суровых военных лет к мирному изо­билию.

 — Не надо, не надо, Костя! Смотрите,

какие они до­рогие!

Но Костя, с тем великолепным презрением к деньгам, которое бывает только у молодых военных, уже распла­чивался с буфетчицей и занимал место за круглым сто­ликом у окна.

 — Костя, это «наполеон», мое любимое!..

У Светланы на щеках уже появились белые сахарные усики. Забыв обо всех огорчениях и тревогах этого дня, она наслаждалась минутой.

 — Костя, а вы сами что же не берете? Костя, оно та­кое вкусное!

Костя не был уверен, полагается ли по хорошему то­ну, угощая пирожными свою даму, есть их самому. Но дама-то у него была такая маленькая! А пирожных он так давно не ел!

На всякий случай Костя все-таки огляделся. За со­седним столиком сидел полковник с бронзовым лицом, весь в орденах, а рядом с ним — настоящая, взрослая и даже весьма красивая дама. И оба ели пирожные, причем полковник поглощал их с завидным аппети­том.

Костя, уже не сомневаясь больше, положил себе на тарелку «наполеон».

 — Что же ты? Бери еще! — сказал он. Светлана прошептала со счастливым вздохом:

 — «Эклер» — тоже мое любимое! — и стала есть «эклер», но уже гораздо медленнее.

 — Хочешь еще ситро?

 — Хочу, пожалуйста...

Светлана выпила полстакана, отломила еще кусо­чек «эклера» и вдруг сказала с отчаянием:

 — Костя, знаете, я не могу его доесть!

Костя засмеялся:

 — Не можешь, так не ешь, что же делать.

У девочки был виноватый и умоляющий вид.

 — Костя, я его не кусала, я его просто разломила пополам... Костя, может быть, вы... что же ему зря про­падать-то!

Костя не сомневался, что доесть пирожное с тарелки своей дамы — поступок, явно противоречащий хорошему тону. Но Светлана так серьезно огорчалась... К тому же «эклеры» были тоже его любимые. Сейчас начнется се­анс — люди потянулись в зал. Никто не обращает вни­мания.

Небрежным жестом Костя переставил тарелки и взял оставшуюся половинку «эклера». Когда вставал с на­битым ртом, он заметил, что полковник и его дама тоже встали, смотрят на них и улыбаются оба.

Ох, эта ребячья способность краснеть по всякому по­воду и без всякого повода!

XV

Когда потух свет, пирожные были забыты. Картина действительно была стоящая. Светлана и Костя вполго­лоса обменивались впечатлениями. Светлана смеялась именно там, где нужно смеяться, и очень верно подме­чала удачные детали.

Перед последней частью вдруг оборвалась лента, и на минуту в зале стало светло.

Девочка осторожно дотронулась до Костиной левой руки, лежавшей на ручке кресла:

 —

Какой у вас большой шрам. Больно еще?

 — Нет, — Костя подвигал пальцами. — Самую чу­точку.

 — А вы теперь почти уже не хромаете.

 — Да. Говорят, пройдет совсем.

Светлане стало грустно и страшно за Костю. От­сюда — прямо на вокзал. И увезет его поезд навстречу пылающему закату, навстречу войне...

Опять потемнело в зале, осветился экран. Но Свет­лана не могла уже с такой непосредственностью волно­ваться за судьбу героев фильма. К тому же было ясно, что у них-то все кончится хорошо.

 — Ты что скучная такая? — спросил Костя, когда они выходили из зала. — Или не понравилось?

 — Очень понравилось. Спасибо вам.

 — Так в чем же дело? Боишься, что тебе попадет за все твои подвиги?

 — Костя, а вы сейчас прямо на вокзал?

 — Как же я могу прямо на вокзал? А обещанная до­ставка на дом?

 — Костя, а почему ваша мама не поехала вас прово­жать?

 — Она нездорова, я ее отговорил. Если бы еще знать, на какой поезд попаду... Устала бы очень, а об­ратно одной возвращаться.

 — Так вас никто на вокзале провожать не будет?

 — Отчего же никто? Будут провожать...

Костя сделал едва заметную паузу и хотел сказать: «товарищи», но Светлана мягко докончила:

 — Знакомые?

Это звучало уже не насмешливо, а сочувственно и грустно.

Костя подумал, что Светлана обеспокоена своими школьными и детдомовскими делами.

 — Ничего, Светлана, не робей, как-нибудь обойдет­ся... Это что, школа твоя?

 — Нет, здесь мальчики учатся, а наша вон там, в переулке.

 — Как твоего учителя зовут? Иван Иванович?

 — Да, он у нас по арифметике, пока Евгении Петров­ны нет...

 — Странно, — сказал Костя, когда они вошли во двор. — Я читал об этом, но никогда не видел в Москве. У вас под крышей ласточкины гнезда. Правда, здесь уже окраина и садов много...

 — Да, да, — оживилась Светлана. — И знаете, Костя, они каждый год сюда прилетают, птенчиков выводят. Ре­бята рассказывали, сначала было только три гнезда — вот эти, над окнами, — а весной прилетели молодые ла­сточки, бывшие птенчики, и четвертое гнездо построили. Они его из глины... Им далеко приходилось за ней ле­тать, вон туда, на огороды. Очень старались, долго его строили. Станет тепло — опять к нам вернутся. Было три ласточкиных семейства, а теперь четыре...

В детском доме Светлану и Костю уже ждали.

Дверь широко раскрылась. На пороге стояли малень­кий светловолосый мальчуган и светловолосая девочка немного побольше. Мальчуган бросился в угол передней, где на стуле лежал Костин вещевой мешок, и ухватился за него обеими руками, пытаясь поднять. Девочка крик­нула.

 — Славик, не поднимай! Надорвешься! Дай мне!

И сама была сейчас же отодвинута в сторону одним из старших мальчиков:

 — Оля, не поднимай, тяжело! Товарищ лейтенант, вот ваш мешок!