Светлейший князь Потёмкин-Таврический
Шрифт:
Слух об удалении Потёмкина основывался на том факте, что Румянцев в декабре 1775 года по просьбе императрицы рекомендовал ей для занятия секретарской должности при ее кабинете Завадовского и Безбородко.
Молва о предстоявшей перемене в судьбе Потёмкина не была лишена основания. Его значение обусловливалось исключительно личным расположением к нему императрицы. Множество записок Екатерины к Потёмкину дает нам возможность заглянуть, так сказать, в закулисную историю личных отношений между Потёмкиным и императрицею. Материал этот в высшей степени интересен не только в историческом, но и в психологическом отношении.
Глава III
Отношение Екатерины к Потёмкину
(1776–1786 гг.)
Не во всех отношениях императрица была довольна Потёмкиным. Оставаясь вполне независимою от него в области управления государством, она неоднократно изъявляла ему свое неудовольствие его образом действий. Она делала это со свойственною ей мягкостью, сохраняя при том искреннюю дружбу и привязанность к Потёмкину.
Так, например, в одной записке императрицы к Потёмкину, относящейся к 1774 году, она жаловалась, что Потёмкин не сообщает ей достаточных подробностей о вверенных ему делах военной администрации
Рядом с заявлениями благосклонного внимания и истинного расположения в записках Екатерины к Потёмкину встречаются более или менее резкие замечания. Когда Потёмкин однажды просил императрицу дать купцу Фалееву на откуп пошлину на соль в южной России, она наотрез отказала ему в исполнении просьбы, заметив на самой записке Потёмкина: «Пока живу, никакой таможни не будет на откупе». О сильном раздражении свидетельствует следующая записка, хронологическое определение которой, к сожалению, представляет затруднение и содержание которой остается неясным. «От вашей светлости, – писала Екатерина, – подобного бешенства ожидать надлежит, буде доказать вам угодно в публике, так как и передо мною, сколь мало границ имеет ваша необузданность, и, конечно, сие будет неоспоримым знаком вашей ко мне благодарности, так как и малой вашей ко мне привязанности; ибо оно противно как воле моей, так и несходственно с положением дел и состоянием персон. Венский двор один из того должен судить, сколь надежна я есмь в тех персонах, коих я рекомендую им к высшим достоинствам; так-то оказывается попечение ваше о славе моей».
Возвышение Завадовского, представленного Екатерине в декабре 1775 года, пока не изменяло внешнего положения Потёмкина. Императрица после приезда из Москвы подарила ему в Белоруссии воеводство Кричевское, в котором состояли 14 000 душ, подарила ему Аничковский дворец и 100 000 рублей на поправление его; но в то же самое время современники замечали некоторую перемену в отношениях между Потёмкиным и императрицею; говорили о холодности, с которою императрица принимала Потёмкина, об уменьшении его силы у двора [119] . Английский дипломат Окс писал 3 мая 1776 года к Уильяму Идену: «Ежедневно ожидают удаления князя Потёмкина и испрошения им дозволения уехать на некоторое время в свою губернию». В другой депеше, 10 мая, сказано: «Принц Генрих, хорошо зная правила Орловых, конечно, желает дать им соперника во власти в лице одного из своих сторонников, и я полагаю, что он много содействовал отсрочке удаления Потёмкина, которого лента (Черного Орла) привязала к его интересам. Тем не менее легко быть может, что через несколько дней будет положен конец тем наружным признакам милости, которые до сих пор сохранены ему» [120] .
119
Самойлов в «Русском Архиве», 1867, стр. 1205–1207.
120
«Сб. Ист. Общ.», XIX. 516 и 517. Подробности о возвышении Завадовского по желанию самого Потёмкина в рассказе Гельбига («Мinerva», 1797. III. 119 и след.) не заслуживают внимания.
Ожидания английского дипломата оказались лишенными основания. Не только продолжались «наружные признаки милости», но и дружеские отношения между императрицею и Потёмкиным не прекращались.
Тем не менее, однако, недоразумения в начале лета 1776 года заставили наконец Потёмкина упросить императрицу, чтобы ему как генерал-инспектору позволено было осмотреть войска в С.-Петербургской и Новгородской губерниях. Екатерина, как рассказывает Самойлов, согласилась на эту поездку, но с условием, чтобы отлучка князя из Петербурга не продолжалась более трех недель. К тому же Потёмкин сохранил при удалении комнаты, отведенные для него во всех дворцах [121] .
121
«Р. Арх.», 1867, стр. 1207.
Путешествие Потёмкина считалось современниками знаком немилости Екатерины. Каково было впечатление от этого события, видно из письма Чернышева к Андрею Кирилловичу Разумовскому от 24 июня 1776 года: «Бедный Потёмкин вчера уехал в Новгород, как говорит, на три недели для осмотра войск: хотя он имеет экипажи и стол придворные, он все-таки недоволен» [122] . Ричард Окс доносил 1 июля 1776 года: «Несмотря на высокую степень милости, которою Орловы пользуются в настоящую минуту у государыни, и на недоброжелательство, с которым, как полагают, граф Орлов относится к князю Потёмкину, последнему продолжают оказывать необычайные почести. Во время своей поездки в Новгород он пользуется совершенно придворной обстановкой, и продолжают утверждать, что он чрез несколько недель возвратится сюда, но тем не менее я полагаю, что милость его окончена, и меня уверяли, что он уже перевез часть принадлежащей ему мебели из комнат, занимаемых им в Зимнем дворце. Высокомерие его поведения в то время, когда он пользовался властью, приобрело ему столько врагов, что он может рассчитывать на то, что они ему отмстят в немилости, и было бы неудивительно и ненеожиданно, если бы он окончил свое поприще в монастыре – образ жизни, к которому он всегда оказывал расположение; и едва ли не лучшее убежище для отчаяния разбитого честолюбия. Говорят, что долги его превышают двести тысяч рублей».
122
«Il n’en est pas plus content». Васильчиков, «Семейство Разумовских», III. 48. Зато графиня Румянцева, упоминая в письме к мужу от 21 июня 1776-го о поездке Потёмкина в Новгород, не делает намека на немилость. См. ее письма, стр. 204.
Вскоре после этого английский дипломат сообщал о пожаловании Завадовскому и денег, и крестьян, и чинов; но уже 26 июля он доносил о другой новости: «Князь Потёмкин приехал сюда в субботу вечером и появился на следующий день при дворе. Возвращение его в комнаты, прежде им занимаемые во дворце, заставляет многих опасаться, что, быть может, он снова приобретет утраченную милость» [123] .
123
«Сб. Ист. Общ.», XIX. 521.
Устные рассказы современников о путешествии Потёмкина, об устраиваемых всюду в честь его празднествах, об упрямстве, которое обнаруживалось в его желании во что бы то ни стало сохранить за собою квартиры во дворцах, – все это имеет легендарный характер [124] . Так, например, Гельбиг сообщает разные анекдоты о том, как Екатерина тщетно старалась освободиться от Потёмкина, выжить его из дворца и проч. Документальные источники не допускают сомнения в том, что Потёмкин и после краткого отсутствия оставался другом императрицы, что она нуждалась в нем как в сотруднике. Следующее, например, обстоятельство заслуживает особенного внимания. Когда Потёмкина не было в Петербурге, вместе с принцем Генрихом отправился в Берлин великий князь Павел Петрович, где он должен был встретить свою невесту, вюртембергскую принцессу (Марию Федоровну). Во время пребывания цесаревича за границей Екатерина находилась с ним в довольно оживленной переписке. Потёмкин возвратился в столицу около 20 июля. В конце июля Екатерина написала Павлу письмо, в котором говорилось подробно о его женитьбе. Черновая этого собственноручного письма испещрена поправками и дополнениями, сделанными рукою Потёмкина [125] . Значит, он тотчас же после возвращения из путешествия, считавшегося знаком якобы постигшей его опалы, был настолько близким к Екатерине лицом, что принимал участие в редакции ее писем к сыну.
124
«Мinerva», 1797, III. 210–212.
125
Cм. Письмо Екатерины к Павлу в «Сб. Ист. Общ.», XXVII. 105–107, где под страницею указано на поправки и добавления, сделанные Потёмкиным.
И другие документы, найденные между бумагами Екатерины и относящиеся ко второй половине 1776 года, свидетельствуют о его пребывании в Петербурге и о том, что он вместе с императрицею работал над разными вопросами внутренней администрации и внешней политики. Так, например, Екатерина 26 июля доставила Потёмкину разные бумаги, относящиеся к беспорядкам, происходившим в окрестностях Вологды [126] . В августе она подписывала рескрипты о крымских делах, очевидно, приготовленные Потёмкиным; подобные же бумаги относятся к октябрю… [127] Все это не лишено значения, потому что даже в среде современников смотрели на отлучку Потёмкина как на какую-то ссылку, продолжавшуюся несколько месяцев. В «Записках» Державина сказано, что Потёмкин до ноября 1776 года прожил в Новгороде [128] . Впрочем, рассказ самого Державина о том, как он в декабре 1776 года домогался чрез Потёмкина повышения в чине и разных наград, свидетельствует о важной роли Потёмкина в это время при дворе. К тому же во второй половине 1776 года мать Потёмкина сделалась статс-дамою, а племянница его – гоф-фрейлиною [129] .
126
«Сб. Ист. Общ.», XXVII. 101.
127
«Сб. Ист. Общ.», XXVII. 111, 120 и проч.
128
Грот, «Державин», VI. 529–535. Ввиду всего сказанного мы не соглашаемся с замечанием Я.К. Грота на стр. 529, что обстоятельство удаления Потёмкина вполне разъяснено в записках Самойлова и в монографии Гельбига. Оба они писали гораздо позже.
129
«Мinerva», 1797, III. 214–215.
Об отношении Потёмкина к Завадовскому в это время мы не знаем почти ничего положительного. Только в письме Завадовского к С.Р. Воронцову, писанном в это время, сказано: «Кроме двух Орловых, я не вижу, кого бы интересовал жребий отчизны». Это замечание, как видно, заключает в себе упрек Потёмкину, которого Завадовский не считал хорошим патриотом. В другом письме, как кажется, тоже говорится о Потёмкине, об отношениях его с императрицей, о кознях его, направленных против Завадовского: «Приезжий с Г. получше [130] . Против меня тот же. Да я рад, лишь бы он ее не прогневлял: меня ж он раздражить никогда не может. Напрасно вы стараетесь находить средства сделаться его другом. Он не родился с качеством для сего нужным. Таланты его высоки, но душа… [131] Всех совершенств не дает природа одному человеку. Таким сделать его, каковым быть ему надобно и любящим его особу и отечество желательно, никак нельзя и вотще все будут помышления. Со мною он не будет николи искренен, потому больше, что он сам знает, что его довольно знаю» [132] .
130
К сожалению, это письмо издано без числа; издателем поставлен на нем 1776 год. Слово «приезжий» может относиться к Потёмкину, возвратившемуся из Новгорода в июле. «Г.», вероятно, значит «Государыня».
131
Так в подлиннике.
132
«Архив кн. Воронцова», XII. 11. Г. Листовский в «Р. Арх.», 1883, 91, относит эти слова не к Потёмкину, а к Румянцеву. Издатель не занялся решением вопроса, о ком идет речь в данном месте.