Светлые крылья для темного стража

Емец Дмитрий Александрович

— Я не Женя. Я Евгеша, — тихо и безнадежно сказал он.

Меф поперхнулся и больше не лез со своей иронией.

В дверях, сияя, нарисовался Корнелий. Веснушки самородным золотом осыпали его щеки.

— Ты отомщен, друг! Я нашел твоих парней! — сказал он Мошкину.

Мошкин вскочил. Меф захохотал, а Даф не на шутку встревожилась:

— Что ты с ними сделал?

— Сделал? Да ничего. Ребята оказались сознательные. Поначалу попытались сломать мне нос, так, для знакомства, но раздумали и ушли в военкомат проситься защищать родину. Надеюсь, в военкомате оценят

их патриотический порыв, — сказал Корнелий, пряча флейту.

— ЧТО???

— Все предельно просто и никакого мордобоя! Как только у человека образуется очень много лишних сил, которые ему некуда девать, он должен немедленно отправляться в военкомат и защищать, защищать, защищать родину. Это отлично прочищает мозги! — уверенно заявил Корнелий.

Жалостливый Мошкин засомневался, не слишком ли это сурово. Он даже хотел их вернуть, но Корнелий объяснил, что защитников родины уже не остановишь. Они так спешили, что даже попытались угнать трамвай. Им это не удалось, и они ломанулись в военкомат бегом.

— Переборщил маленько с маголодией! Октавой выше взял! — повинился Корнелий.

Мошкин наконец вспомнил о цели своего визита.

— Арей хотел узнать все подробности про эйдос Улиты. Ну про то, как он оказался у вас, и все такое.

Меф рассказал.

— Ага. Я же запомнил, да? — рассеянно спросил Мошкин. — И еще я что-то должен был сказать. А, знаю! Арей велел вам сидеть тихо или у вас будут неприятности!

Мошкина выслушали, после чего Евгеша, вздыхая, отправился обратно в канцелярию. Корнелий проводил взглядом его грустную сутулую фигуру.

— Фи! Вам грозят неприятностями! Как банально! — сказал он.

— Когда грозит Арей — это совсем не банально, — заверил его Меф.

Глава 11

Ne huhry muhry

Страсти как орлы с железными клювами. Высматривают жертву сверху, бросаются и клюют. Сильный сгонит птицу, и тогда она взлетает и ищет новую добычу.

Бывает, что какая-то одна птица выберет слабого, вцепится в него когтями и долбит, пока не заклюет насмерть. Поначалу каждому человеку опасен лишь один орел, но когда человек ранен и ослаблен, бывает, что и несколько набрасываются разом и долбят уже до смерти.

Книга Света

Ирка стояла в дверях лодочного сарая и взглядом пыталась отыскать Багрова. Перед ней двумя рядами лежали перевернутые лодки. Десятка два днищ.

— Матвей! Я знаю, ты где-то тут прячешься! — окликнула Ирка.

Никто не отозвался.

«Ага, дуемся, не хотим разговаривать. Ну хорошо!» — азартно подумала Ирка.

— Слушай, Матвей, это же глупо! Мне что, лодки переворачивать? Я, между прочим, девушка! Максимальный вес, который мне можно поднимать, — это вес пулемета. И вообще тебе не холодно лежать? Ты хотя бы что-нибудь подстелил под спинку? Скажи просто: «да» или «нет».

Тишина.

— Слушай, Багров! Все! Мне надоел этот детский сад! Или ты немедленно перестаешь прятаться, или я ухожу!

Ирка демонстративно развернулась и, оставшись на месте,

хлопнула дверью сарая. Потом быстро бросилась на живот, всматриваясь, не качнется ли одна из лодок. Ни одна не качнулась. Это было уже слишком. Багров, похоже, совсем не интересовался: ушла она или нет.

— А теперь я уйду на самом деле. Не театрально, а навсегда! Вы проквакали свое счастье, молодой человек! — громко сказала Ирка.

Она действительно хотела уйти, но тут совсем близко раздался непонятный звук. Ирка повернулась и метрах в пяти увидела еще одну лодку. В отличие от прочих, эта не была перевернута.

Ирка решила, что Багров ржет. Лежит на спине на деревянной решетке на дне лодки и ржет.

— Вот ты себя и выдал! Я специально сказала это, чтобы спровоцировать тебя на предсказуемую самцовскую реакцию! — с торжеством крикнула Ирка.

Она подбежала к лодке и озадаченно остановилась. На дно была постелена жуткообразная куртка с торчащей ватной подкладкой. На куртке лежал Багров. Звук, который Ирка приняла за смех, на самом деле был сонным бормотанием. Выражение лица у него было беспомощное, рот приоткрыт. Иркин гнев мгновенно улетучился.

«Нет, с такой достоверностью притворяться невозможно. Притворяющийся человек обычно лежит с суровым лицом анархиста, который поехал объявлять войну Вселенной, но по дороге у него поломался велосипед», — подумала она.

На гребном сиденье лодки лежала кроличья шкурка — нежно-серебристая, с подпалом. Ирке случалось видеть ее и прежде, и уже тогда Ирку поразил ее размер. Она представляла себе кроликов значительно меньше.

«Мне нравится ее гладить, хотя я смутно чувствую, что гладить шкуру неловко. В этом есть что-то некрофильское», — как-то сказал ей Багров.

Шкурку подарил ему приятель — сторож яхт-клуба, радостный толстяк с жилистыми ногами, поэт и через черточку философ, сто двенадцать раз уволенный по собственному желанию со ста двенадцати работ, что составляло особый предмет его гордости.

Фамилия у «через черточку философа» была распространенная — Кузнецов. Как поэт, он не мог смириться с этим проявлением обыденности и подписывался «Кюзнецов», ссылаясь на какое-то особое родословное дворянское древо.

— Понимаешь, он мне рассказывал, что завел кролика осознанно, чтобы стать убийцей и почувствовать, каково это. Но когда кролик прожил у него с месяц, Кюзнецов раздумал становиться убийцей и попытался сбагрить его кому-нибудь. Бесполезно! Никто не берет. Кролики только в мультиках пупсики. А так они только жрут и пачкают опилки, особенно если не с кем плодиться.

— Фу! — поморщилась Ирка.

— Чего фу-то? Кто виноват, что кролики так устроены? В общем, года через два кролик съел что-то неудачное и развесил уши. Кюзнецов оставил себе шкурку, а потом подарил ее мне. Говорит, у себя никак нельзя было оставить. Когда он видел ее, начинал машинально нашаривать на полке коробку с овсянкой.

— Сложный он человек, — заметила Ирка.

Багров кивнул.

— Все хорошие люди на самом деле сложные. Некоторые притворяются простыми, но без особого успеха, — сказал он.