Светоч русской земли
Шрифт:
– А что, Юрий был злой? - спросил Варфоломей. - Ведь злых Господь карает! Почему же князь Митрий не стал ждать, когда Юрия накажет Господь? Ведь всем будет воздаяние по их делам?
Тогда Стефан отмахнулся от малыша. А теперь, перебирая в памяти этот кровавый спор городов, в котором погиб Михайло Тверской, погибли Юрий с Дмитрием и... ничего не изменилось! Начинал понимать правоту брата. По-прежнему великое княжение - в руках тверского князя, и по-прежнему сильна и поперечна ему – Москва, и страна по-прежнему разорвана надвое. Ничего не изменилось! И, верно, погибель Александра с Иваном Данилычем тоже ничего
Так, может, и нет духовной свободы, и верно, что даже волос не упадёт с головы, без воли Создавшего нас?
Чему же тогда учил Христос? Почему Он требовал от каждого: "Встань, и иди!", - требовал деяния? Но какого деяния требовал Христос?! - деяния Духа, а не меча! Всё проходит, и всё земное - тлен, и суета сует. И Русь спасут не сабли князей, а Дух Господний!
Истина истории начинала брезжить в голове Стефана, а именно, что одному человеку при своей жизни, будь он хоть семи пядей во лбу, ничего нельзя совершить такого, что намного пережило бы его.
Чтобы создать прочное, надо побороть искушение увидеть плоды своего труда. Ни Христос, ни Будда, ни Мухаммед не увидели, при своей земной жизни, плодов посаженных ими деревьев. Но шли века, и народы, и страны падали к стопам опочивших провозвестников новых учений. Прочное в череде веков – всегда духовно, и создание прочного требует от человека отречения, забвения себя, своего земного и сиюминутного бытия, требует Веры.
Да, он пойдёт по духовной стезе! Помирится с отцом Гервасием, будет внимать наставникам, станет епископом, пастырем, как Иларион или Серапион Владимирский... И он уже видит себя в церкви, и тьмы народа, внимающего ему... Может, то, что их имение крушится, - перст и указание Бога? Может, и городу Ростову уготовано пасть, и своим падением, горькой судьбиной, от разномыслия и духовного оскудения произошедшей, научить других? Что должен он содеять, чтобы не погибла родная земля и чтобы не зря прошла его жизнь, чтобы свет его разума не растаял в небытии? Чтобы ему довелось соучаствовать в возрождении родимой земли!
Глава 13
Известие о восстании в Твери и об убийстве брата хана, Шевкала, со всей татарской ратью дошло в Ростов восемнадцатого августа, на третий день после праздника Успения Богородицы.
В улицах стояла жарынь, сушь, было не продохнуть. Пыль висела клубами. Потрескивало дерево.
Многие горожане не топили печи, боялись пожаров. По окоёму клубились свинцовые облака, никак не разражаясь дождём. Тёмное синее небо висело над головой, и солнце жгло поникшую листву деревьев и обливало горячим золотом клонящие долу хлеба. Казалось, в воздухе, потрескивающем от жары, копилось ожидание беды и разора.
Дождь хлынул внезапно, вместе с первыми раскатами грома. Туча, затмившая солнце, казалось, только застила свет, а уже обрушилось тысячью игл, вздыбило пыль в переулках, волнами пошло по морю хлебов, обступившему город, захлопали калитки, рванулись с верёвок развешанные портна, куры, с криком взлетая, разбегались и прятались от дождя, и уже заколотило по кровлям, и дохнуло свежестью в улицы, и в белые, разрезаемые ветвями молний края облаков вонзились стаи галок и ворон, и молодки, завернув подолы на головы, сверкая икрами ног, с возгласами побежали, шлёпая по лужам, прятаться от дождя в калитки и подворотни домов, когда в город ворвался, со скачущим вестником, голос тверской беды.
– Побиты! Татары побиты! Шевкал? Брат хана?! Все побиты, и Щелкан, Шевкал ли, убит! Беда!
И в раскаты грозового неба, в частобой воды, ворвался голос колокола, - один, другой, третий.
Звонари, узнавая о ратном тверском пожаре, начали вызванивать набат.
Не успел ещё, омывший и омолодивший землю дождь свалить за край окоёма, ещё неслись, догоняя, лохмы туч, и ещё моросило, пересыпая серебряными нитями лучи освобождённого от плена облаков солнца, а уже на площади перед собором гомонило вече. Орали, пихались, требовали князей, думных бояр и епископа, кого-то стаскивали с коня, кого-то, упирающегося, вели к помосту: "Ать молвит!"
Стефан рванулся в толпе. Слова рвались у него из груди:
– Люди добрые! Граждане ростовские! Друзья, братья! Восстанем все! Поможем Твери! Головы свои положим!
– Сам-то как, свою голову тоже положишь, али батька не повелит? – спросил узнавший Стефана горожанин.
– Молод ишо! - посыпались голоса. - Глуздырь! Так и не попурхивай! Чей - таков? Кирилла, никак, сынок! Батько - где?! От его ли послан, или сам, по молодости, по глупости?
Стефан, пробиваясь вперёд, орал им в лица, размахивая кулаками:
– Стыд! Позор! Как успех, так и все до кучи: мы! А как на труд, на смерть, так пущай сосед, моя хата с краю? Да? Так, што ли?! К оружию, граждане!
– Против кого? - спрашивали его. - Власть своя, свои князья! Татар у нас нет! Чего бояре бают, где - они? Где - Аверкий? Где - твой батька, лучше скажи! Тверичи затеяли, им и расхлёбывать! Нас не трогают пока!
– Так и всех поврозь тронут! - надрывался Стефан.
– Ты, может, и прав, - говорили ему из толпы, - да где - бояре? Где - рать? Мы - смерды, у нас и оружия нет! Где - городские старосты?
– Аверкий - где? Послать за Аверкием!
– Мы встанем, а бояре? А князь что думает? А кто нам даст коней, да мечи, да брони, ты, что ли? Вятшие пойдут, тогда и мы на рать станем! То-то и оно!
– Кто поведёт? Кому надо? Тверской-то великий князь, Ляксандра Михалыч, сказывают, тоже утёк из Твери? В городе - он? То-то же!
Стефана затолкали, запихали, закидали укоризной. Он так и не пробился к лобному месту, где с возвышения то тот, то другой краснобай бросали в толпу всполошные слова. Их тянули вниз за сапоги, за полы, на помост забирались новые и кричали: